В 70-е годы XVIII века в разных точках земли случайно обнаруживаются две бесценные археологические находки. Жарким летом 1779 г. рядовой французской армии, лениво копаясь в траншее в районе арабского села Розетты, наткнулся на камень, испещренный непонятными надписями. Ему тогда, а вероятней всего и до конца жизни, и в голову не приходило, что простой солдатской лопаткой он открыл новое направление в науке: египтологию. Французы переправили памятник в Париж, и дотошные европейские археологи, разбираясь в надписях греческого, демотического и иероглифического алфавита, стали открывать кафедры, отделы в научных: и учебных учреждениях, писать статьи и монографии, выпускать журналы. Камень, по заключению специалистов. оказался дороже, чем бриллианты всех известных в истории фараонов...

...Любознательные кабардинцы крестьяне-общинники нс одно поколение присматривались к каменному изваянию человеческой фигуры на берегу мелководной Отоко, чувствуя какую-то генетическую связь с ним, пока кто-то из «большого начальства» нс решил его установить для обозрения отдыхающей публики у «Цветника» в г. Пятигорске. К середине XIX века молва о «ем дошла и до Москвы. После чего памятник перевезли в подвал Исторического музея. Там он пылился до 80-х годов XIX века, пока на него не обратил внимание академик В. В. Латышев.

После недолгого изучения ученый заявил, что суть надписи не поддается осмыслению, но по аналогии с манерой письма на других известных памятниках его можно датировать X—XII вв. н. э.

Два равных по значимости памятника — Розеттский камень и Эток-ское изваяние (Дука-Бек), две разные судьбы: с одной стороны — известность, слава, бесконечное внимание, с другой — музейная пыль, равнодушие и бессилие ученого мира...

Безнадежно отставая от египтологии, кавказоведение только через 60 лет в лице профессионала .высокого класса Г. Ф. Турчанинова пытается, правда относительно успешно, себя реабилитировать: делается попытка, игнорируя этническую историю Северного Кавказа раннего средневековья, прочитать текст на памятнике на основе адыгского языка.

В начале 50-х годов тайна загадочного памятника заинтересовала и студента МГУ, автора предлагаемого читателю издания Арсена Жсбранловича Кафоева. Я нс случайно в начале своего предисловия обратился к сопоставлению судеб, казалось бы, нс имеющих отношения друг к другу памятников истории и культуры, поскольку предпринимаемый в те годы научный поиск Арсен Жебраилович начал с тщательного изучения опыта методики исследований европейских египтологов, консультаций отечественных дешифровальщиков египетских текстов академиков М. А. Коростовцева, В. В. Струве и осмыслення глобального монографического труда профессора В. А. Истрина «Возникновение и развитие письма».

В результате — новое прочтение и интерпретация Этокского памятника и успешная защита диссертации на специально созданном разовом совете при К.БГУ.

Промежуточный, как считал Арсен Жебраилович, успех положил начало еще более плодотворной, более чем тридцатилетней работе по датировке Дука-Бека, многочисленным проблемам этнической истории адыгов, этимологии, многочисленной спорной терминологии, связанной с регионом. Автор приходит к выводам, с которыми можно спорить и не соглашаться, но не считаться нельзя. Чтобы их грамотно оспаривать или приводить аргументированные контрдоводы, нужно соответственно быть профессионально к этому готовым. Не подкрепленное фактами и теорией голое отрицание здесь бессильно.

Не умаляя значительной роли славян в мировой истории и развитии общечеловеческой культуры. А. Ж. Кафоев доказывает, что с первых веков нашей эры «антами» назывались нс восточные славяне, а адыго-кабардино-чсркесы.

Свое прочтение текста Этокского памятника и сопоставление его содержания с преданиями народа позволило ученому определить датировку надписи 375 г. и. э., а не 1130-м, как это утверждали его предшественники. Причем обращаю внимание читателя и на тот факт, что не фольклорный источник «Повесть о Бакса не, сыне Дауове» подтверждает слова надписи, а наоборот, содержание текста памятника в данном случае служит основой информации.

Ход изложения повествования и материалов книги, а также критический анализ известий древнегреческих и европейских авторов VII— XI вв. указывают на новую историко-географическую карту расселения актов. Опираясь на характеристику реальных этнических процессов в Северо-Кавказском регионе и выработку соответствующей методики исследования. А. Ж. Кафоев пересмотрел понимание терминов «касог», «ант», «зих», «булгар», «алан», «нарт», «черкес» и т. д.. которыми обозначались адыги. Отсюда — принципиально иной вывод, противоположный принятому в кавказоведении: все эти термины являлись не названиями этноса, а выражением отношений племен, что убедительно, на нащ взгляд, подтверждается и терминологической таблицей. Уходя в глубь этногенеза при определении этимологии термина «адыге», А. Ж. Кафоев приходит к выводу, что понятия «адыге» и «хетт» — одно и то же.

Россия говорит, что оттоманское правительство считало нас своими подданными, и "теперь они мои рабы, и власть моя единственна". Мы отвечаем на эти русские претензии, что оттоманское правительство есть единственный глава и законодатель мусульманского права, и желая остаться истинными мусульманами, мы поклялись быть друзьями с его друзьями и врагами с его врагами. Но никогда оно от нас не получало никакой контрибуции; так как же оно могло отдать нас русским? Отдать нас таким образом было не во власти падишаха.

Подписано: Хафун-оглу Ислам, Маска-оглу Магхоль, Сева-оглу Хассан, Хауд-оглу Мансур, Хуна Мукирай Самхор, Черкес Карисси Хаджи Дауд, Мухаммед Эмин Абд-илнур Эфенди.

24-й день лунного месяца мохарема 1255 г. (1839 г. )".

Но официальная политика самодержавия была рассчитана отнюдь не на мирное решение вопроса, а на насильственное вытеснение адыгов и заселение "освободившихся" земель военизированными казачьими станицами. Обращение черкесских предводителей к императору осталось без ответа. Захват адыгских земель продолжался. В 1840 г. на Кубанской линии было основано уже 36 станиц. Как отмечают современники, в этом году было решено кордонную линию, занимаемую Кубанским и Кавказским полками, передвинуть с Кубани на Лабу, заселив "освободившиеся" земли казачьими станицами. Для осуществления этого плана был сформирован под командованием ген. Засса Лабинский отряд, который и открыл на пространстве между Лабой и Белой военные действия против горцев, намеривавшихся препятствовать строительству на месте адыгских аулов новых станиц и укреплений. Поистине, "ты распространишься направо и налево, и потомство твое завладеет народами и населит опустошенные города" (Книга пророка Исайи, 54;3). К осени Ла-бинская линия была уже прикрыта от горцев укреплениями Зассовским, Махошевским и Темирго-евским, а в 1841 г. — станицами Вознесенской, Лабинской, Чамлыкской и Урупской.

Колонизаторы шли в обозе наступающих войск, а "очищали" территорию от горцев своеобразные ударные отряды регулярных войск и казаков. По словам очевидцев, "царские войска ураганом проносились по горским землям, оставляя за собою кровавые следы и груды развалин". Сразу вспоминается библейское: "Посему и называется земля та "землею крови" до сего дня..." (Матфей, 27; 8). Или как писал Т. Шевченко,

За горами горы хмарою повиты,

Засеяны горем, кровию политы...

В условиях явного преобладания сил захватчиков, адыги вынуждены были выработать свои "партизанские" методы защиты родной земли. Разумеется, способы и характер войны, которую царизм навязал черкесам, далеко не соответствовали лучшим боевым традициям горцев, но были вызваны конкретными условиями борьбы с превосходящими силами царских войск. По этому поводу Адыль-Гирей Кешев писал (заранее приносим извинение за обширную выдержку, но ведь из песни слова не выкинешь...): "Немногочисленные, разъединенные вечною враждою племена не могли не чувствовать слишком живо громадной разницы в собственных ничтожных средствах к защите с подавляющим превосходством и неистощимыми средствами противника. Самый способ ведения войны, принявший с самого начала партизанский характер, не разбиравший средств к достижению предложенной цели, извратив рыцарские понятия древнего черкесского наездничества, заставил адыгские племена употреблять в видах самосохранения и возмездия много таких уловок, которые не вытекали вовсе из духа народа и считались бы им при других обстоятельствах унизительными для чести наездника. Но все-таки не корысть и не кровожадность, а жажда подвигов и не умиравшая в сердце народа любовь к независимости и свободе одушевляли адыгов в продолжительной борьбе за политическое свое существование...".

С этой точки зрения не лишне привести фрагмент из переписки адыгов с ген.Вельяминовым, который 25 мая 1837 г. обратился к горцам со следующим посланием: "Вы не имеете вождя от Каспийского моря до Анапы; вы напали и ограбили русскую территорию. Если вы хотите мира, то вы должны вернуть все, что вы награбили, выдать дезертиров и пленников и согласиться, чтобы вождь был назначен Россией...". В отличие от категоричного тона генеральского ультиматума, ответ черкесов был полон достоинства и уверенности в правоте своего дела; "Десять лет мы ведем с вами войну и все нации Европы знают, что мы никогда не были друзьями. Мы все объединились вплоть до Каспийского моря. Мы примем меры к тому, чтобы не нарушать ваши границы. В свою очередь, мы ожидаем, что вы оттяните ваши войска за Кубань. Тогда только мы сможем с вами заключить договор. Не думайте, что мы вам пишем из-за страха. Вы пишете слишком грубо и думаете, что можете нас убедить. Мы — маленькая нация, но на нашей стороне — большие нации. Если нам не хватит людей, то мы пойдем их искать во чреве наших матерей, и мы вручим им оружие в руки, чтобы продолжать с вами войну".

Трагические события этой войны нашли свое отражение в народном фольклоре, в частности, в "Плаче адыгов";

Урыс пачъыхьэу Кавказым къихьагьэр,

Л1ыгъэр зэтрахэуеуй заор къыташ1ыл1агъ.

Ар къытэзыш1агъэхэри мелуанишъэм къехъу,

ЗэрашЫапьэ лъэпкъ ц1ык1ур бжыб изы мыхъу.

"Русский царь вторгся в пределы Кавказа,

Состязаясь в мужестве, навязывает нам войну.

Зачинатель войны обладает более чем 100-миллионным народом, Навязали же ее маленькому народу, едва умещающемуся на ладони".

Приведенная в "Плаче адыгов" мысль о несоизмеримости огромного 100-миллионного русского народа и небольшого 1,5-миллионного населения Черкесии встречается и в послании закубан-ских черкесов Российскому императору (1844), в котором горцы еще и еще раз призывают его решить конфликт между двумя народами мирным путем. И, как и в предыдущих посланиях, в этих строках прослеживается отнюдь не слабость, но сила черкесов, их собственное понимание справедливости, высокое чувство гордости и одновременно, боли за поруганную Родину (РГВИА, ф. 13454, оп.6„ д.634):

Тяжело писать о нечеловеческих методах "умиротворения" адыгских народов, которые практиковал царизм в Кавказской войне. Главный закон здесь был сила, в чем признавался сам командующий Кавказским корпусом ген. Ермолов, которому, кстати, принадлежит приоритет в создании "мертвых зон" с тотальным уничтожением как самих горцев, так и их жилищ, садов, полей, запасов хлеба и сена: "Здесь между народами, загрубелыми в невежестве, чуждыми общих понятий, первый закон есть сила. Один только страх русского оружия может удержать горцев в покорности". И далее он цинично заявлял: "Нам нужны черкесские земли, — в самих черкесах нет никакой надобности". Хочу, чтобы имя мое стерегло страхом наши границы крепче цепей и укреплений, чтобы слово мое было для азиатцев законом вернее неизбежной смерти. Снисхождение в глазах азиатцев — знак слабости, и я прямо из человеколюбия (! — Авт.) бываю строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены". Даже сами участники карательных акций против адыгов зачастую вынуждены были признать: "При наших погромах множество людей разбегалось по лесу, и в этой кровавой трагедии нередко матери разбивали головы своим детям, чтобы они не достались в наши руки". Тяжелейшее впечатление производят эти циничные строки из записок очевидцев (соучастников?) деяний царских карателей, уж очень напоминающие бедствия ветхозаветных иудеев: "Пришел Ассур с севера, пришел с мириадами войска своего, и множество их запрудило воду в источниках, и конница их покрыла холмы. Он сказал, что пределы мои сожжет, юношей моих мечом истребит, грудных младенцев бросит о землю, малых детей моих отдаст на расхищение, дев моих пленит" (Книга Юдифь, 16; 3-4).

Достойным учеником "кровавого генерала" был ген. Засс. Его откровенные высказывания почти полностью повторяют слова своего учителя: "Россия хочет покорить Кавказ во что бы то ни стало. С народами, — нашими неприятелями, — чем взять, как не страхом и грозой?" И далее он с гордостью заключает: "Бью черкесов как душе моей угодно!". С болью писал декабрист Н. Лорер, что в поддержание проповедуемой этим генералом идеи страха, на специально насыпанном кургане у Прочного Окопа при Зассе "... постоянно торчали черкесские головы, и бороды их развевались на ветру. Грустно было смотреть на это отвратительное зрелище". Не менее грустно нам было встретить в личном письме известного русского писателя и дипломата А.С. Грибоедова С.Н. Бегичеву (1825) такое его восклицание, относящееся к кавказским горцам: "Будем вешать и прощать, и плюем на историю!"

Поскольку речь зашла о ген. Зассе, то хотелось бы несколько подробнее остановиться на приведенном выше эпизоде кровавой биографии царского карателя, тем более, что после выхода в свет 1-го издания "Земли адыгов" именно этот аспект вызвал больше всего споров и нареканий в "предвзятости", "нагнетании страстей" и т.д. Один из оппонентов договорился даже до того, что приведенная информация якобы вообще не соответствовала действительности и была подброшена турецкими эмиссарами еще в прошлом веке в провокационных целях. Эта же мысль прослеживается и в историческом эссе О.Матвеева, опубликованном в свое время в газете "Комсомолец Кубани" (1991, 31.01). Он, в частности, утверждал, что "...ни один из серьезных источников, кроме разве работы Д.В.Раковича (1900), не подтверждает этого факта. Романтика кавказских войн часто влияла на авторов того времени, которые стремились драматизировать ситуацию поверх реального события. Кодекс дворянской чести (! — Авт.) не позволил бы Зассу пользоваться столь бесчеловечными приемами по отношению к противнику, — его осудили бы свои офицеры-декабристы". К сожалению, приведенный факт имел место, и исторические источники сохранили немало примеров жестокости противоборствующих сторон (подчеркнем: и царских войск, и черкесов).

Несмотря на то что план Евдокимова предусматривал основным направлением депортации Османскую империю, а не Дон, казачество продолжало играть ключевую роль в планах кавказского командования по завоеванию Западной Черкесии. Предполагалось, как отмечалось выше, заселить сюда десятки тысяч казачьих семей. Причем, речь шла о массовом переселении целыми полками. Попытки начать этот процесс, чреватый массовой гибелью и экономическим разорением казаков, в начале 1861 г. вызвали бунты в Донском казачьем войске. Весь 1861 г. ушел на урегулирование этого вопроса, что стало очередным тормозом процесса массового изгнания черкесов. Евдокимов предпринял неимоверные усилия, пересмотрев коренным образом свой проект: принцип массового переселения был заменен на добровольно-единоличный принцип. Казакам-переселенцам была обещана беспрецедентная поддержка государства.

24 июня 1861 г. был подписан «Рескрипт императора Александра II на имя наказного атамана Кубанского казачьего войска генерал-адъютанта Евдокимова по поводу приостановки переселения казаков в нынешнем году и восстании казаков 1-го Хоперского полка и с изложением мер, способствующих быту казаков». Евдокимову приказывалось: «объявить вверенному Вам Кубанскому казачьему войску, что в награду за постоянное доблестное служение оного престолу и Отечеству предоставляются в пользование войску освобождаемые от горских племен в предгориях Западного Кавказского хребта новые, в особо указанных пределах, щедро наделенные дарами природы земли, которые и имеют быть постепенно заселены казаками сего войска.».

Несмотря на то что, подписав «Рескрипт Евдокимову.», император дал отмашку на начало массовой депортации черкесов и она началась незамедлительно тем же летом 1861 г., все-таки очевидно, что Александр II испытывал сомнения относительно этой меры. Именно с целью окончательного решения этого вопроса он находился в течение 12 дней сентября 1861 г. в Черкесии. 18 сентября Евдокимов доложил ему «свой план покорения западного Кавказа. Узнав, что Николай Иванович распределил военные действия на пять лет, государь заметил, что навряд ли за-падныя державы дадут ему столько времени для окончания его задачи. На замечание это граф ответил, что сказанный срок он назначил лишь в виду могущих встретиться препятствий; но что он надеется кончить ранее, хотя теперь и не может с точностью определить время окончания войны. Изложив затем разные соображения свои, он присовокупил: “Осмеливаюсь доложить вашему величеству, что, по окончании войны, на войска, ее довершившие, нельзя уже будет разсчитывать, - потому что все силы их пойдут на завершение дела, и они окажутся неспособными к продолжению службы”. При этих словах государь порывисто встал и воскликнул: “Что ты говоришь, Николай Иванович! Ведь это ужасно!” “Государь, - ответил гр. Евдокимов, -я полагаю лучшим и более выгодным потерять на это одно нынешнее поколение, чем, затянув медленными действиями войну, терять постепенно, - как это делалось до последнего времени, - ежегодно значительные силы, не достигая конечной цели” “Ну, будь по-твоему!” - печально сказал государь». Таким образом, было достигнуто очередное «одобрение» Александра на уже окончательный проект Евдокимова.

Проект Евдокимова был передан в Кавказский комитет, откуда к тому времени стараниями Барятинского и военного министра Милютина удалены оппоненты этого проекта, где он и получил утверждение. 10 мая 1862 г. постановление комитета было утверждено императором Александром II.

После посещения императором Черкесии и его очередного негласного одобрения, данного проекту Евдокимова, депортация, проводившаяся в 1856-1861 гг. точечно, приобрела с июня 1861 массовый, а с 1862 г. фактически тотальный характер и уже проводилась без маскировки («паломничество»), как это имело место в первые годы депортации (1858-1859).

Деление процесса депортации на этапы достаточно условно, в нашем случае в его основе лежит фактор массовости подвергнутых депортации людей. Для осуществления депортации Евдокимов использовал различные военные и агентурные методы. Таким образом, главная роль в процессе депортации принадлежала армии, казакам, артиллерии и агентам Евдокимова.

Фадеев отмечал,что войну«против черкесов Кубанской области, с 1861 до лета 1864 г, нельзя даже делить на кампании; она вся была одной кампанией, не ослабевавшей ни в какое время года, ни в мороз, ни в слякоть». Газета «Кавказ» писала: «Русским войскам приходилось вынуждать замиренных горцев к переселению штыком и шашкой и выдерживать ожесточенные нападения, стоившие не мало крови».

Первыми насильственной депортации подверглись проживавшие в то время по обеим сторонам р. Ходзь бесленеи. Бесленеевский субэтнос (генерал М. Ольшевский называет его численность в 3тыс. семей, начальник военно-исторического отдела Кавказского военного округа полковник С. Эсадзе в - 4 тыс. (Дзидзария ошибочно писал о «4000-х тысячном племени бесленеевцев»), Берже, видимо вслед за генералом Гейнсом, говорил о выселении 600 семей (4000 человек)), составлявший порядка 70-80 тыс. человек, не пожелавши добровольно депортироваться, был выселен силой, под конвоем войск. «Чтобы не дать их протесту развиться до фанатизма, - писал генерал Ольшевский, и дабы избавиться от жертв с нашей стороны, утром, 20 июня 1861 г., аулы их были внезапно окружены» и выведены на правый берег Урупа под сильным прикрытием. С Урупа значительная часть бесленеев была выселена в Османскую империю. Согласно данным генерала М.Я. Ольшевского и полковника С. Эсадзе, с Кавказа было выселено порядка 97% бесленеевских семей. Оставшиеся 110 семей - поселены в Нижне-Кубанском приставстве. Так же, как бесленеи, были выселены жители и других черкесских провинций - закубанские кабардинцы, темиргоевцы, часть бжедугов, егерукаи, махоши, абазины. Они, как и бесленеи, были сначала в 1859 г. изгнаны из междуречья Кубани и Лабы и поселены в междуречье Лабы и Белой. Они принесли присягу на подданство русскому императору, исполнив все требования кавказского командования, в том числе и выдачу аманатов. Командование Кавказской армии, воспользовавшись установившимся здесь миром, стало готовить плацдарм для очередного изгнания этого населения уже с этой им же и предложенной территории в Османскую империю. К лету 1861 г. в 11 возведенных здесь станицах посели-

лись казаки, образовав Лабинскую и Мало-Лабинскую кордонные линии, прикрыв тыл войскам. Генерал К. Гейнс отмечал, после того, «когда русские войска прочно утвердились в пространстве между Лабой и Белой» «начальство наше нашло возможным прекратить прежнюю политику и, по окончании только что упомянутых работ, объявить всем туземцам, в занятом нами пространстве о необходимости выселения их к известному сроку» или перебраться в Турцию». И это несмотря на то, что черкесы свято соблюдали все договоренности. Об этом писал один из ветеранов Кавказской войны Симонов: «Переселившись к Ходзу, кабардинцы ни разу не дали повода заподозрить себя в вероломстве или неискренности расположения к русским. Милиция их выезжала в торжественных случаях, неоднократно принимала участие в делах с абадзехами и всегда высказывала чудеса храбрости». В результате депортации из шести существовавших в Закубанье на конец 1860 г. приставств три - Бжедуховское, Тохтамышевское и Нижне-Прикубанское - были упразднены. Тогда же был упразднен Верхне-Кубанский округ. Оставшееся население распределили в три приставства (1861) . Число депортированных в Османскую империю в 1858-1860 гг. составило, по подсчетам некоторых историков, 150-180 тыс. человек, а по материалам османских архивов, которые практически совпадают с данными А.П. Берже, (включая 1861 г.) - порядка 300 тыс. человек.

Подписывайтесь на канал и ставьте лайки.

Другие статьи и новости:

Каким должен быть идеальный преподаватель?

Есть ли жизнь после смерти?

Президент России посетит Адыгею

В Адыгее приступили к пусконаладочным работам на самом мощном в России ветропарке

Как жили казаки на Кавказе после Кавказской войны?

КОНЬ И СНАРЯЖЕНИЕ В ВОЕННОЙ КУЛЬТУРЕ АДЫГОВ (ЧЕРКЕСОВ) В XVI–XIX ВВ.

Источник

После того, как офицер к концу XVIII века лишился эспонтона (колющего древкового оружия), единственным оружием, которым он мог защитить свою жизнь в рукопашном бою, стал длинный клинок - шпага, сабля или шашка. При этом чаще всего в таком бою он мог встретиться не с таким же офицером, а с солдатом, вооруженным ружьем (винтовкой) со штыком. И вероятность такой встречи была настолько высока, что большинство фехтовальных пособий XIX века, посвященных фехтованию на ногах, так или иначе рассматривали технику фехтования саблей против штыка. Более того, ситуация, когда спешенный кавалерист с саблей мог оказаться один на один с пехотинцем, вооруженным ружьем с штыком, рассматривалась и в кавалерийских фехтовальных наставлениях.

Что говорила теория.

Тактику рекомендовали выбирать с учетом преимуществ и недостатков обоих оружий. "Противник, вооруженный штыком, имеет более длинное оружие. Ваше же оружие более управляемо. Поэтому вы должны выбрать тактику, которая позволит использовать это преимущество", писал Дж. Уэйт в своих "Уроках сабли, деревянной сабли, сабли против штыка и
трюки саблей или как использовать рубяще-колющую саблю", изданых в 1881 году. Он же рекомендовал действовать от защиты: "Не стремитесь атаковать слишком часто. Больше полагайтесь на защиту и быстрый ответ. Если уж атакуете, то используйте разнообразные финты. Это дает преимущество более управляемому оружию". От защиты рекомендовалось действовать против штыка и в австрийском кавалерийском пособии 1843 года: "Если кавалерист потерял лошадь, остался на ногах и атакован пехотинцем с ружьем со штыком, то он должен быть готов выполнить защиту бока справа или защиту груди слева от укола штыка и выполнить удар по лицу или руке пехотинца. Лучше держать пехотинца справа от себя, одновременно поворачиваясь к нему правым боком, чтобы уменьшить атакуемую поверхность для укола. Целесообразно также держать наготове левую руку, развернув ее мизинцем к противнику, большим пальцем к себе и прижав ее к животу, для того, чтобы, если сабля не парировала укол, схватить штык или ружье и удержать ее" ("Руководство по фехтованию саблей и кирасирской шпагой прежде всего для обучения кавалерийских частей, наряду с замечаниями о решительной борьбе пешком и на лошади" Зайдлера, шталмейстера королевского учебного эскадрона). Следует отметить, что в ранних фехтовальных пособиях захват ружья противника (с одновременным шагом вперед после парирования) рекомендовался как наиболее эффективный прием: "Мушкет со штыком лучше всего парировать с внешней стороны, поставив клинок как в полуподвешенной защите сильным ударом у трубки штыка. Получившееся позволит вам сделать шаг левой ногой и захватить ствол левой рукой, будучи эффективно примененным этот прием отдаст жизнь вашего противника в ваши руки" (Роуворт Ч. Искусство защиты в пешем порядке с палашом и саблей. 1798). Следует отметить, что фехтовальные мастера не сомневались в том, что клинок способен отвести гораздо более тяжелое оружие. Так, Ф. Бертон утверждал, что "с правильной защитой обычная фехтовальная шпага может отвести укол мушкета со штыком весом в 10 фунтов (4,5 кг - ИО).

Что показывала практика.

На практике же сабля считалась весьма слабой защитой при штыковой атаке. Любопытный пример приводит Р. Зотов в своих воспоминаниях о бое под Полоцком в 1812 году: "Вдруг увидели мы, что они, прекратив огонь, идут на нас в штыки. Эта наглость удивила нас. Полковник в ту же минуту выровнял и сомкнул наш фронт, скомандовал "на руку" и, не выжидая неприятеля, велел дружно и сильнее ударить на него. Раздалось привычное ура! фронт наш двинулся; офицеры отошли за фронт и обходили свои взводы, уговаривая солдат не робеть. На этот раз баварцы не оробели, а с дерзостью шли на нас. Чрез несколько минут оба фронта сошлись и началась рукопашная. Наши солдаты были сильнее, смелее, но неопытнее. В жару свалки они в разных местах расстроили нашу линию, и человек 20 баварцев вдруг прорвались сквозь наш фронт. Офицерская шпага была вовсе не равным оружием противу их штыков. Некто офицер Леонтьев был первой жертвой этого неравенства: несколько штыков в грудь повергли его на землю без чувств. (Он выздоровел впоследствии и говорил, что это было самое неприятное чувство, когда холодный трехгранник лезет в грудь.) Подполковник наш, почтенный 60-летний старик, будучи пред этим ранен картечью в ногу и оставшийся, однако же, во фронте, был сбит с ног ударом приклада в голову. Упав на землю, выругал он баварца сильными русскими словами и лежа защищался еще шпагой от штыков. Все это продолжалось, однако, не более двух минут. Прорвавшиеся баварцы были все переколоты, линия по возможности сомкнута, а минуты чрез две и вся баварская колонна опрокинута" (Зотов Р. Рассказы о походах 1812 года).

О слабой эффективности шпаги против штыка писал и капитан 34-го Восточно-сибирского пехотного полка Л. Соловьев в небольшой брошюре "Указания опыта текущей войны на боевые действия пехоты", составленной на основе обобщения опыта Русско-японской войны (в эту войну штыковые бои были весьма часты и носили, по описаниям наблюдавших, крайне ожесточенный характер): "Офицер вооружен револьвером и шашкой. Револьвер годен только на семь выстрелов, а затем становится безполезен. Заряжать и разряжать револьвер современного образца в минуты, когда дороги секунды, совершенно невозможно. Остается шашка. За нее обыкновенно и берутся при атаке. Отбить же штыковые удары шашкою трудно, а потому во время штыковой схватки офицер плохо защищен, если не успеет схватить винтовку. Но в момент атаки о ней думать некогда. Положение офицера в эти минуты становится еще тяжелее оттого, что и шашкой офицеры владеть не умеют, так как в большинстве случаев шашка служит офицеру только для приемов. Холодным оружием у нас владеют плохо" (Соловьев Л. Указания опыта текущей войны на боевые действия пехоты. Впечатления ротного командира. 1907 г.). Впрочем, следует обратить внимание на то, что капитан отмечает и плохую фехтовальную подготовку русских пехотных офицеров. Можно утверждать, что, указывая на этот факт, Л. Соловьев был абсолютно прав: фехтование на саблях (шашках) среди пехотных офицеров русской армии было развито весьма плохо. При этом главной причиной этого являлось не столько отсутствие пособий или необходимого оружия и снаряжения, а отсутствие желания у господ офицеров. Так, например, если в третьей четверти XIX века фехтованию пешком на клинковом оружии обучали даже рядовых (так, например, в 1863 году командир 4-го Армейского корпуса докладывал Военному министру: "В настоящее время нижних чинов обучают фехтованию на рапирах, эспадронах и вольному бою на штыках"), то к началу ХХ века сабельное фехтование в пехотных частях русской армии развивалось преимущественно энтузиастами, да и итальянская фехтовальная школа, которая представляла собой не столько боевую, сколько спортивно-соревновательную систему, раздел фехтования против штыка не включала.

О штыковых боях в русско-японскую войну глазами иностранцев вы можете прочитать здесь.

О том, как в русской армии пытались ввести штык-нож вместо игольчатого штыка, вы можете прочитать здесь.

О том, как обучали штыковому бою в русской армии в конце XIX века, вы можете прочитать здесь.

Мы продолжим публикации материалов об оружии и тактике армий разных стран мира и разных веков. Подписывайтесь на канал "Историческое оружиеведение", следите за публикациями, делитесь интересными статьями, ставьте лайки, комментируйте и задавайте вопросы. Это поможет развивать канал!

Источник

Япония начала более или менее широко контактировать с Россией довольно поздно - только после подписания Симодского трактата в 1855 году. Вероятно, именно тогда в Россию официально попал и первый японский меч (в дореволюционной русскоязычной оружиеведческой традиции - сабля), который японские представители подарили адмиралу Е. Путятину. Оружие было описано писателем И. Гончаровым в путевых заметках: "Но самым замечательным и дорогим подарком была сабля, и по достоинству, и по значению. Японские сабельные клинки бесспорно лучшие в свете. Их строго запрещено вывозить. Клинки у них испытываются, если Эйноске не лгал, палачом над преступниками. Мастер отдает их по выделке прямо палачу, и тот пробует, сколько голов (!? - восклицание Гончарова - ИО) можно перерубить разом. Мастер чеканит число голов на клинке. Это будто бы и служит у них оценкою достоинства сабли. Подаренная адмиралу перерубает, как говорит Эйнике, три головы. Сабли считаются драгоценностью у японцев. Клинок всегда блестит, как зеркало, на него, как говорят, не надышутся. У Эйноске сабля, подаренная ему другом, существует, по словам его, пятьсот лет. Я не знаю толку в саблях, но не мог довольно налюбоваться на блеск и отделку клинка, подарка Кавадзи. Ножны у ней сделаны, кажется, из кожи акулы и зашиты в шелк, чтобы предостеречь от ржавчины" (Гончаров И. Русские в Японии в начале 1853 и в конце 1854 годов (Из путевых заметок)). Следует отметить, что либо Эйноске все-таки лгал по поводу голов, либо имел место неточный перевод, но вольно или невольно был создан один из мифов о таком способе тестировании японских клинков.

Как писал В. Крестовский в 1880 году, "по сведениям, сообщенным мне в арсенале, вооружение Японцев до 1853 года состояло из лука с колчаном стрел, пики, двух сабель, длинной и короткой, которые носились каждым воином, а для стрелков имелось фитильное ружье, редко, впрочем, употреблявшееся в дело. Все это было показано мне на месте в превосходных образцах и на манекенах" (Крестовский В. В дальних водах и странах). Однако с началом реставрации Мейдзи (с 1868 года) Япония стремительно превратилась в мощную и агрессивную империю, включившуюся в глобальный передел мира. Одним из актов в рамках реформ стал указ о запрете ношения мечей, принятый в 1876 году ("Этим провозглашаем, что отныне запрещается носить мечи, за исключением лиц в церемониальной одежде, а также в устоявшейся для военных и полицейских униформе. мечи нарушителей будут конфискованы"). Японская армия вооружалась европейским оружием и изучала европейскую тактику, а старое оружие ушло в антикварные лавки, которые В. Крестовский описывал так: "Тут были и лаки, и бронзы, и фарфор, и костяные миниатюры, и разное оружие, как например, панцири и шлемы, копья и стрелы, сабли благородных самюре, ножи-гаракири (для вспарывания себе брюха) и ножи-бердыши, насаженные на инкрустированные древки. Я купил для своей коллекции полное рыцарское вооружение за 45 бумажных иен, то есть почти даром. Антикварий, вздыхая, жаловался нам, что цены на старинное оружие вообще упали с тех пор, как правительство преобразовало армию на европейский лад и запретило всем самюре (самураям - ИО) носить по две сабли; со стороны же европейцев спрос на вещи этого рода ничтожен" (В. Крестовский).

В этот период система боевой подготовки японца представляла собой причудливую смесь традиционных и европейских техник. В. Крестовский, описывая военное училище японской армии, отмечал: "Все вообще воспитанники кроме стрельбы в цель из пехотных ружей обучаются еще стрельбе и из револьверов, фехтованию на штыках, палицах, рапирах и эспадронах, а также и гимнастике, в которой они по свойственной вообще поджарым японцам ловкости и верткости являются истинно молодцами. Для фехтования имеются две школы или методы: одна - общеевропейская, другая - древнеяпонская. Для этой последней обучающиеся надевают особые маски-шлемы, лакированные латы и какие-то особые юбки по щиколотку: обе руки предохраняются толстыми перчатками с высокими кожаными крагами по локоть. Древнеяпонский бой происходит на бамбуковых тростях с длинными рукоятками, за которые дерущийся берется обеими руками. Длина этих тростей различна и соответствует размерам старых японских сабель (короткой и длинной) и бердышей, или кривых ножей, которые насаживались на длинное древко. Противники перед боем делают друг другу салют в виде земного поклона и затем, быстро вскакивая на ноги, приступают попеременно к нападению и обороне. Древний бой всегда сопровождается визгом вроде нашего казачьего во время "лавы" и рычанием вроде звериного. Иногда в бою одновременно принимают участие несколько противников -- от шести до десяти человек, и тогда происходит очень эффектная общая свалка. Самый бой нередко варьируется состязанием различных оружий: сабли малой против большой, сабли против копья или бердыша и тому подобное. Для всего этого существуют особые приемы, жесты, позы и преимущественно увертливые скачки в сторону, совершенно иные, чем у нас, но описание их слишком отвлекло бы меня от прямой моей задачи. Скажу только, что этот бой всегда был очень популярен и пользовался большим почетом и уважением в Японии, так что фехтовальному искусству обучались там не только самураи, но нередко и совершенно мирные граждане, даже светские женщины, для которых и до сих пор имеются здесь свои особые фехтовально-гимнастические заведения" (В. Крестовский). Оценивая эту систему подготовки, можно предположить, что японец, знакомый с традиционной и европейской системами фехтования, должен был быть весьма опасным противником для европейца в поединке.

Традиции отражались и на поведении японца в бою: "Что до боевых качеств, то, несмотря на недавность своего существования, японская армия уже имела два случая показать себя в деле. В первый раз молодому японскому солдату пришлось идти в огонь в 1875 году, во время Формозской экспедиции, а во второй - при усмирении Сатцумского восстания 1876 - 1877 годов, причем второй опыт, как говорят, был в военном смысле посерьезнее первого. В обе эти кампании, по свидетельству посторонних очевидцев, японские солдаты в наилучшем свете показали свою выносливость в походе и храбрость в бою. Мне говорил барон Эйзендеккер, германский посланник в Японии, человек сам военный и бывший очевидцем, что они спокойно встречают и стойко выдерживают неприятельский огонь,-- и это, в числе других причин, быть может и потому что японец вообще довольно равнодушен к жизни,-- но сами не любят долго заниматься перестрелкой. Древний рыцарский дух, как видно, не угасший и доселе в японском народе, влечет его солдата к личному столкновению с противником, не издалека, а грудь с грудью, чтобы померяться с ним личною доблестью и ловкостью и искусством на холодном оружии. Прятаться в цепи за пни и камни, залегать в ямы и канавы и стрелять в большей безопасности из-за закрытий японцы не любят: "Это война трусов или разбойников; честный человек идет на противника прямо", говорят их солдаты. Да и офицеры, в особенности принадлежащие к сословию самураев, проникнуты тем же убеждением, и оттого-то военные здесь, во-первых, не уважают огнестрельного оружия вообще, как не особенно уважают и своих европейских учителей, впервые познакомивших их с таким способом ведение современного боя; а во-вторых, в самом бою с нетерпением ожидают сигнала атаки. В значительном числе случаев бывало даже так что чуть лишь представится малейшая возможность атаковать, японские солдаты в ту же минуту, не заботясь о подготовке атаки огнем, а иногда и безо всякого приказания сами отмыкали от стволов свои штыки-ятаганы (японцы были вооружены однозарядной винтовкой системы Снайдера с штыком ятаганного типа - ИО), закидывали ружья за спину и с визгом, похожим на гик нашей казачьей лавы, быстро кидались на противника в рукопашную. В этом они схожи с черногорцами, которые, как известно, атаку в ятаганы предпочитают всякому иному способу, и очевидцы свидетельствуют, что ятаган в руках японца является страшным оружием. В минуту такой атаки японец, весь проникнутый воинственным экстазом, доходит до полного самозабвения. Пренебрегая или, лучше сказать, не помня об опасности, он стремится только к одному - как бы поскорее дорваться до противника для одиночного с ним боя, и тут, говорят, надо видеть изумительные скачки этих людей, их прыжки и ловкие увертки из-под ударов, все время сопровождаемые визгом и рычанием, которыми они стараются подражать вою диких зверей и реву тигров: сущие черти" (В. Крестовский). Следует отметить, что в Русско-японскую войну японцы уже предпочитали стрельбу, причем не жалели ни патронов, ни снарядов.

Впрочем, традиционные искусства сохранялись в качестве занятий для избранных: "мы очутились в довольно низкой, но очень длинной зале. На противоположном конце ее был поставлен большой круглый щит из толстого пергамента, натянутый как тамбурин на обруч. То была мишень для стрельбы из лука. Тут мы нашли множество мальчиков и взрослых людей, от души предававшихся этой любимейшей у японцев забаве. Между стрелками находился и бритоголовый бонза в легком подпитии, который предложил и нам поупражняться в "благородном искусстве". На взгляд оно, кажись, дело нехитрое, и мы, ничтоже сумняся, взяли по небольшому луку и наложили на них стрелы с тупыми наконечниками, но увы! - ни одна из них не долетела до цели. А между тем, что касается до стрельбы из ружей, то все мы, как военные и охотники, более или менее мастера этого дела. Неудачи наши вызывали у японцев добродушный смех; они нам что-то объясняли, учили, как держать лук и стрелу, как натягивать тетиву, как целится, но ничего из этого не выходило; стрелы наши то не долетали, то перелетали или ложились вкось, и мы на собственном опыте изведали, что дело это вовсе не так просто, как кажется. Тут нужна не только безусловная твердость левой руки, держащей лук, не только особая сноровка, как и в какой круг целиться, но, главное, нужно знать или, вернее, почувствовать, с какой силой и насколько именно следует натянуть тетиву в зависимости от расстояния между стрелком и целью, чтобы попасть в последнюю. Искусство это требует больших и долгих упражнений, и недаром японцы начинают обучаться ему с трехлетнего возраста. Бонза оказался превосходным стрелком. Он проделал перед нами разные способы стрельбы, даже с некоторыми фокусами и в самых разнообразных положениях, - стоя, сидя, лежа, с колена, из-под руки и в обратном положении, то есть став к мишени спиной, но повернув к ней голову и часть корпуса, как бы отступая от преследующего врага, - и ни одна его стрела не минула цели" (В. Крестовский).

О документально подтвержденных фактах поединков японцев против европейцев, вы можете прочитать здесь.

О сравнении шашки и катаны без мифов вы можете прочитать здесь.

С мнением немецкого генерала о казаках и японской кавалерии в Русско-японскую войну вы можете ознакомиться здесь.

Мы продолжим публикации материалов об оружии и тактике армий разных стран мира и разных веков. Подписывайтесь на канал "Историческое оружиеведение", следите за публикациями, делитесь интересными статьями, ставьте лайки, комментируйте и задавайте вопросы. Это поможет развивать канал!

Источник

At eight o'clock in the morning on July 7, 1839, a squadron of ships of the Black Sea Fleet stood opposite the mouth of the Psezuapse River. The ships “John Zlatoust”, “Empress Catherine II”, “Memory of Eustathius”, “Adrianopol”, “Sultan Makhmud” and “Silistra”, frigates “Tenedos”, “Brailov”, “Agatopol”, brig “Mercury”, tender “ Hurried ", the ships" Kolkhida "and" Gromonosets "brought the troops, weapons, building materials for the construction of the fort and a two-month supply of products for the soldiers.
All the surrounding mountains in the Psezuapse river valley were plowed almost to the top. The Shapsug tribe of the goy, or goya, lived there. They, together with the Ubykhs, participated in military campaigns and were under their protection.
The Circassians had information that the landing force would land on the right bank of the river. This was confirmed by the location line of the Russian ships. The mountaineers organized a defense there. They crowded on all sides to this place.
But Lieutenant General Rajewski and Major General Kotzebue decided that it was better to land on the more convenient left bank. Then, waiting for the arrival of troops and artillery, go to the right bank and lay a fortress there.
From the ships along the coast they opened artillery fire. It lasted a quarter of an hour. Circassians ran over the ravines. Rowing ships with troops moved to the left bank. Major General Kotzebue commanded the landing guard.
It was planned to spend two flights. Usually between the landing of the first and second units took a half hour. But this time more than four passed because of the storm.
The troops of the first landing occupied the top of the mountain that dominates the left bank. In anticipation of the second flight, they were forced to hold a huge territory for a long time. This led the Highlanders astray. They decided that the Russians would remain on the left bank and build a new fortress there. The Circassians rushed there, making a large detour to avoid artillery fire from ships. When they were already in the middle of the slope, the Russian troops suddenly abruptly retreated to the foot of the mountain. Major General Olszewski, with a joint ground battalion commanded by Lieutenant Colonel Danzas and two light guns, quickly crossed the mouth of the river to the right bank. They took the position planned for the construction of the fortress. And they began to make a notch. Highlanders reached the top of the mountain. Not encountering resistance and not finding anyone there, they understood their tactical mistake. By the same detour they rushed back to the shore they left behind and gathered in droves on the right bank of the hill.
Major General Kotzebue and his battalion marched through the forest and bush in their direction. The soldiers stopped at a distance of a shot from the Circassians. The mountaineers continued the exchange of fire, but did not begin the oncoming offensive. Soon they were pushed back from the plains to the hills. The operation of taking a springboard to build a new fortress in the mouth of Psezuapse was completed.
To eliminate the possibility of surprise attacks from the Highlanders, the forest around the camp was cut down. But minor clashes with the Circassians occurred almost daily.
The fortification was named Lazarevsky Fort in honor of Admiral MP Lazarev. He was almost a copy of the Golovinsky fort, slightly differing in the location of the inner fortress structures.

Героический нартский эпос является значительным памятником духовной культуры адыгов, относящимся к самым древним эпосам мира. Нартский эпос бытует у многих северокавказских народов, в частности, у абхазцев, карачаевцев, балкарцев, осетин и отчасти у ингушей, чеченцев, дагестанцев. На сегодняшний день недостаточно исследованной проблемой является сам процесс формирования нартского эпоса: механизмы отбора, иерархизации, редукции и компрессии жизненного материала [1: 352-364].

С древних времен у адыгов связь с окружающим миром достаточно явственно проявлялось в форме мифологизированных представлений. В обществе эпос выступает как способ хранения информации, «важнейший источник коллективных исторических воспоминаний» [2: 83]. Благодаря эпосу в сознании адыгов закрепились представления о территории расселения. В то же время «четко осознавалось наличие соседних, живущих рядом народов, контакты с которыми приводили не только к столкновениям, но и к взаимодействию» [3: 83].

В сообществе нартов непререкаемым авторитетом пользовались старшие, быт которых был пронизан героикой боевой жизни. Таким образом, главной, устанавливающей идеей эпоса становится героический характер деяний. Воин служит эталоном мужского поведения, его воспевают в песнях и прославляют в сказаниях.

Способность мыслить по мифологическому типу, инвертировать мифические образы в повседневную жизнь была особенностью адыгского общества. Английский путешественник Джеймс Бэлл приводит интересный случай, свидетельствующий о мифологических представлениях адыгов. «Когда наши гребцы следовали вдоль берега, они запели живую песню, адресованную царю рыб. Здесь, говорят, прячется в пещерах скал животное, которого именуют морским медведем» [4: 81-82].

В XIX в. в условиях войны происходило возрождение утраченных воспоминаний. Сказания передавали из поколения в поколение исторический опыт, уроки нравственности. В сущности, эпос стал неписаным сводом законов, сформировавшим кодекс поведения, нравственные нормы адыгов – адыгэ хабзэ.

В историческом сознании синтезируется накопленный опыт многих поколений. Ярким примером бережного отношения к событиям исторического прошлого может служить память о греко-византийцах, сохранившаяся у адыгов еще в XIX в. Существовали предания о пребывании среди адыгов греков – «урыма», принесших им христианство.

В годы военного противостояния с экспансией царизма обострилась проблема отношения к остаткам исторического прошлого (сооружениям, древним захоронениям, барельефам и т.п.). Французский путешественник Тебу де Мариньи, неоднократно посещавший Черкесию в 1823-1824 гг., отмечал, что к сохранившимся памятникам исторического прошлого адыги проявляли почтение [5: 130]. Для черкесов эти памятники служили доказательством древности происхождения и прав на занимаемую территорию.

Многие иностранцы, находясь на территории Черкесии, проявляли коммерческий интерес к памятникам старины. Раскапывание погребений черкесы считали посягательством на память предков, владевших этой страной.

Борьба за независимость стала для адыгов испытанием их сил возможностей. В неравной борьбе с царизмом приходило осознание консолидации всех социальных групп адыгского общества. Такой консолидирующей силой стала национальная идея, позволившая адыгам в условиях войны подняться на более высокую ступень сплоченности.

Джон Лонгворт – корреспондент английской газеты «Таймс», посетивший Черкесию в 1839 г., описал интересный случай отношения адыгов к месту захоронения погибшего героя. «Когда мы направились к потоку их подножий, черкесы, несомненно, вдохновленные «гением места», вдруг непроизвольно разразились заунывным и жалобным стенанием о каком-то погибшем вожде…[6: 78].

Следует отметить, что в условиях войны слагались новые песни к тризне по погибшим. Джеймс Бэлл, живший среди адыгов в течение трех лет, зафиксировал много удивительных нюансов исторического сознания черкесов. Так, он записал песню, услышанную им на тризне. «Утром он вышел из дома для заключения мира, а вечером его принесли завернутым в саван. «Хвала Богу, – закричала его мать, – за то, что ты пал на поле чести, а не в поисках добра!» [7: 189].

В немногочисленных записях эпохи Кавказской войны отразились традиционные моральные нормативы поведения черкесских воинов. В сознании адыгов прочно закрепилась значимость гибели «на поле чести». В условиях борьбы за независимость складывалась система ценностей, в которой оказались тесно связанными трагедия Кавказской войны, мировоззрение ее героев, мотивы, вдохновившие безымянных авторов к созданию историко-героических песен [8: 31].

Глубокий анализ исторической специфики адыгских песен дан А.-Г. Кешевым. «Черкесская песня, прельщаясь более всего земною славою, призывала к ней всех, владевших конем и винтовкой, одаренных пылким умом и неугомонным честолюбием» [9: 134].

В годы войны в глубинных пластах народной памяти возникали жанры героического панегирика и «обрядового плача». «Поэтому, – отмечал А.-Г. Кешев, – нет надобности особенно распространяться о том, что и песни адыгов не могли естественно сделаться ничем иным, как воплощением того же господствующего духа: нельзя характеризовать их иначе, как поэзией наездничества, панегириком доблестных мужей, прославившихся между адыгов в различные эпохи исторического их существования» [10: 136].

Сложные перипетии Кавказской войны, несомненно, оказывали влияние на сознание адыгов. Тем не менее, даже в этих условиях первостепенное значение они придавали неукоснительному соблюдению традиций.

В XIX в. Черкесия испытала колоссальное напряжение сил. Военные акции царских войск, политические козни Англии и Турции создавали напряженное военно-политическое положение. В ходе военных действий менялась среда обитания, разрушались привычные представления и нормы жизни. При этом осознание своей принадлежности к этнической общности оставалось неизменным. Неизменными оставались также представления адыгов о себе, о древности своей истории.

Поэтому в борьбе за независимость адыги защищали не только свою землю, но и достоинство национальных традиций. Получая все больше информации о представителях другой культуры, адыги все больше задумывались над вопросом, что значит быть адыгом?

В исторической памяти адыгов сохранились многие образы, дающие четкое представление о наших предках, живших в сложных условиях XIX в. Один из ярких деятелей адыгского просветительства С. Хан-Гирей оставил нам собирательный образ авторитетнейшего бжедугского лидера, князя Пшекуя Ахеджакова. Во время последней встречи с ним Хан-Гирей обратил внимание на две важнейшие его черты: «Благородные поступки и мужественные подвиги приводили его в восторг, а всякая низость и подлое малодушие – в сильное негодование» [11: 543].

Длительная, изнурительная и ожесточенная война повлияла на самосознание адыгов. В воспоминаниях русского разведчика Ф. Торнау, оказавшегося в плену у адыгов, встречается интересное описание его прощания с черкесским предводителем Хаджи Джансеидом. «Вспомни обо мне с меньшей горечью, когда позже, между своими, ты встретишь на своем пути столько же расчета, хитрости и обмана, как у черкесов, – сказал Джансеид барону. – Вся разница в том, что у нас чаще всего бьют пулею или кинжалом, а у вас убивают человека коварными словами да грязным пером» [12: 290].

Основу ментальных установок адыгов составляет мировоззренческая основа – отношение к природе, к труду и богатству, к власти, к господству и подчинению, к праву и обычаям. К важнейшим составляющим мировоззрения адыгов относятся также свобода, долг, честь и справедливость.

Дж. Лонгворт обратил внимание на один феномен адыгского менталитета: какой смысл вкладывали черкесы в понятие «слуга». Англичанин с удивлением отмечал, что в сознании черкесов доминировала идея служения. Черкесы восхитительно справлялись с конкретными обязанностями, – писал Лонгворт, – как будто они занимались этим годами, но вели себя как важные персоны. Здесь следует обратить внимание на одно важное замечание Лонгворта о том, что оказание услуг не противоречит понятиям адыгов о независимости. «Какова бы ни была форма прислуживания, в глаза европейцу сразу бросается свободная манера их общения со своими господами, такая, какая для простого народа в нашей собственной среде в подобных ситуациях была бы, думается, недопустимой» [13: 39].

Тонкий знаток адыгской психологии Адыль-Гирей Кешев, оценивая характер служения у черкесов отмечал: «Даже простые крестьяне не заискивают ничьего расположения, ничьей благосклонности, в том числе и своих господ, от которых зависит их жизнь, напротив, они всеми силами стараются высказать явное невнимание и самое убийственное равнодушие и к ласкам и к угрозам» [14: 185].

На эту особенность поведения обратил внимание известный историк дореволюционного периода Н. Ф. Дубровин. «Каждый оборванный горец, – писал он, – сложив руки накрест, или взявшись за рукоять кинжала, или опершись на ружье, стоял так гордо, будто был властелином вселенной» [15: 547].

В период военного противостояния с царизмом значительно изменились представления адыгов об окружающем мире, о странах, входивших в систему международных отношений. В зависимости от складывавшейся геополитической обстановки и внутренней социально-экономической ситуации отношения адыгов с сопредельными государствами складывались по-разному и имели неоднозначный характер. Одни из этнотерриториальных групп адыгов оказывались так или иначе в сфере влияния России, а другие – Турции. Вместе с тем адыги не располагали исчерпывающей информацией о международном положении и расстановке политических сил.

Весьма своеобразными были отношения адыгов с Турцией, с которой они традиционно поддерживали торговые и религиозные связи. Признавая могущество султана и его роль в мусульманском мире, адыги считали себя неподвластными Порте.

В годы военного противостояния с военной экспансией России, благодаря активной пропаганде турецких эмиссаров, у адыгов сложилось убеждение, что Турция самая большая и могущественная держава, способная оказать им значительную военную помощь. Однако обращения адыгов к Порте в большинстве случаев оставались безответными, турецкое правительство больше заботилось о собственных интересах.

В исторической науке неплохо изучены проблемы взаимодействия адыгов с Турцией, Англией и Францией в период Кавказской войны. Гораздо менее изучены тонкие пласты исторического сознания адыгов, их внутренний мир в период тяжелейших испытаний, выпавших на их долю.

В последние годы усилиями этнологов, фольклористов и культурологов проделана значительная работа по изучению устного народного творчества адыгов. Скрупулезное изучение сюжетов фольклора открывает для исследователей возможность проникнуть во внутренний мир адыгов в экстремальных условиях военного противостояния. Практическая ценность этого направления состоит еще в том, что в сознании наших потомков восстанавливается связь времен, и намечаются перспективы обретения ими подлинной идентичности [16: 86].

Историко-героические песни дают нам заряд духовной энергии, который так необходим для самообновления и развития народа.

Литература:

1. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура: In memoriam. СПб., 2003.
2. Шеуджен Э. Адыги (черкесы), XIX век: опыт применения историко-антропологического подхода. – Москва-Майкоп, 2015.
3. Там же.
4. Бэлл Дж. Дневник пребывания в Черкесии в течение 1837-1839 гг. – Т.1. – Нальчик, 2007.
5. Мариньи Т. Путешествие по Черкесии. – Нальчик, 2002.
6. Лонгворт Дж. Год среди черкесов. – Нальчик, 2002.
7. Бэлл Дж. Указ. соч.
8. Кажаров В. Х. Песни, ислам и традиционная культура адыгов в контексте Кавказской войны // Адыгские песни времен Кавказской войны. – Нальчик, 2014.
9. Кешев А.-Г. Характер адыгских песен // Избранные произведения адыгских просветителей. – Нальчик, 1980.
10. Там же.
11. Султан Хан-Гирей. Избранные труды и документы. – Майкоп, 2009.
12. Торнау Ф. Ф. Воспоминания кавказского офицера. – М., 2000.
13. Лонгворт Дж. Указ соч.
14. Кешев А.-Г. Записки черкеса. – Нальчик, 1988.
15. Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб., 1871. – Т. 1.
16. Кажаров В. Х. Указ. соч.

Вестник науки АРИГИ №16 (40) с. 105-108.

С начала XIX в. царская Россия последовательно стремилась утвердиться на важных для нее как в военно-стратегическом, так и торгово-экономическом отношении пунктах Северного Причерноморья. Это утверждение протекало в условиях противостояния с Турцией, которая давно имела свои пункты присутствия в регионе, становившиеся театрами русско-турецких войн в 1806-1812 и 1828-1829 гг.

Наиболее активная фаза русского утверждения в регионе началась после заключения между Россией и Турцией Адрианопольского договора в 1829 г., одна из статей которого гласила: «весь берег Черного моря от устья Кубани до пристани святого Николая включительно пребудут в вечном владении Российской империи» [1: 74]. Таким образом, Турция отказалась от каких-либо политических претензий на Восточное побережье Черного моря, включая и две важнейшие для нее прибрежные крепости – Анапу и Поти.

Уже в 1830-1835 гг. русские экспедиционные корпусы заняли целый ряд прибрежных пунктов как в Абхазии, так и в Черкесии. Вместе с тем, между Гаграми и Геленджиком (были заняты в 1830 и 1831 гг. соответственно) оставалось еще значительное по своей протяженности прибрежное пространство, которое уже в 1833 г. командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории ген. А.А. Вельяминов предложил занять связанными между собой крепостями.

К практической реализации этого плана русское военное командование приступило только в 1837 г., и изначально фортификация побережья осуществлялась путем встречного продвижения вдоль него двух мощных военных корпусов, которые в официальных источниках обозначались как «отряд, действующий со стороны Геленджика» (с севера) и «отряд, действующий со стороны Абхазии» (с юга). Оба этих отряда пользовались поддержкой двух отдельных эскадр Черноморского флота, которые фигурировали в документах как «Абхазский отряд судов» (или «первая эскадра») и «Геленджикский отряд судов» (или «вторая эскадра»).

В связи с кончиной ген. А.А. Вельяминова (ум. 27 марта 1838 г.) «отряд, действующий со стороны Геленджика», которым он командовал, был переподчинен ген. Н.Н. Раевскому и несколько позднее стал показательно обозначаться в источниках как «главный действующий отряд на берегу Черного моря». Военно-морскими силами, которые обеспечивали транспортировку и высадку отряда, отныне поочередно командовали вице-адмирал М.П. Лазарев и контр-адмирал С.П. Хрущев.

Пункт при устье р. Субаши (а, точнее, берег между устьями рек Субаши и Шахе) представлял большой интерес для русского военного командования.

Это отмечал еще ген. А.А. Вельяминов, который, в частности, в рапорте от 21 августа 1837 г. писал, что дважды осматривал с парохода прибрежное пространство от р. Пшад до «мыса Константиновского» (т.е. Адлера) и при этом отметил целый ряд стратегических приустьевых долин, а в числе приоритетных для занятия генерал уже тогда выделил устье р. Субаши [2: 35]. Около года спустя (т.е. летом 1838 г.) имело место совещание между командиром Отдельного Кавказского корпуса ген. Е.А. Головиным, командующим войсками на Кавказской линии и в Черномории ген. П.Х. Граббе и ген. Н.Н. Раевским, по итогам которого приустьевая долина р. Субаши была признана одной из важнейших [3: 216-217]. Из последовавшего 15 января 1839 г. предписания военного министра А.И. Чернышева явствует, что Николай I санкционировал занятие в текущем году двух прибрежных пунктов, одним из которых и было устье р. Субаши [3: 223-224].

Состав десантного отряда, предназначенного для высадки при устьях рек Шахе и Субаши, был следующим: батальоны Тенгинского полка №1, 2 и 3; батальоны Навагинского полка №1, 2 и 3; Сводный пехотный батальон, состоявший из двух рот Тенгинского батальона №4 и двух же рот Навагинского батальона №4; Сводный морской батальон; Сводная саперная рота; Черноморские пешие полки №6 и 8. Весь этот экспедиционный корпус, численность которого составляла около 5 тыс. чел., был собран на Тамани, в лагере близ Керченского пролива.

23 апреля к лагерю прибыла эскадра Черноморского флота, которая находилась под командованием М.П. Лазарева и состояла из линейных кораблей «Императрица Екатерина II», «Память Евстафия», «Адрианополь», «Султан Махмуд», «Силистрия», фрегатов «Агатополь», «Тенедос», «Браилов» и «Штандарт», брига «Меркурий», тендера «Легкий», яхты «Орианда», пароходов «Северная звезда» и «Колхида» [4: 510]. На судах эскадры уже находился вспомогательный Сводный морской батальон, численность которого составляла 769 чел.

Еще 10 апреля в преддверии десанта ген. Н.Н. Раевский и кап. Л.М. Серебряков осмотрели приустьевую долину р. Субаши на пароходе «Колхида» [5: 32]. В своем приказе от 26 апреля 1839 г. Н.Н. Раевский отмечал целый ряд сложностей, которые неизбежно будут иметь место при десанте в устье р. Субаши: «Долина, где мы делаем высадку, – писал он, – несравненно уже долин, занятых в прошлом году. Она вся покрыта вековым дремучим лесом, густо перевитым плющем и диким виноградом» [4: 503]. Кроме того, генерал предвидел проблематичность артиллерийской подготовки берега с моря, так как местность на берегу «пересечена несколькими оврагами, которые будучи параллельны морскому берегу, не смогут быть очищены огнем кораблей» [4: 503]. И далее: «Все это ободрит неприятеля, укрепившегося сверх того тремя завалами» [4: 503].

В рассматриваемом приказе Н.Н. Раевского нашел отражение и план предстоящих военных действий при высадке десантных войск в устье р. Субаши. В соответствии с этим планом, первым рейсом десанта надлежало высадиться следующим подразделениям: батальоны Тенгинского полка №2 и 3, батальоны Навагинского полка №1 и 3, а также Сводный пехотный батальон. Эта часть отряда должна была действовать, имея следующее боевое построение: передовое прикрытие (авангард) – батальон Тенгинского полка №2, под командованием ген.-м. В.А. Кашутина; правое прикрытие – батальон Навагинского полка №1, под командованием полк. М.П. Полтинина; левое прикрытие – батальон Тенгинского полка №3, под командованием ген.-м. М.М. Ольшевского; главная колонна (резерв) – батальон Навагинского полка №3 и Сводный пехотный батальон, находившийся под командованием полк. П.В. Вылазкова [4: 500].

Н.Н. Раевский отмечает, что на имеющихся десантных лодках можно транспортировать за один рейс к берегу 2709 чел., и по этой причине каждому из пяти батальонов предписывалось иметь в строю для высадки первым рейсом по 542 чел. (штаб-, обер-, унтер-офицеров, рядовых, музыкантов, артиллеристов) [4: 500]. Остальные военные чины, состоящие в этих батальонах, будут высажены вторым рейсом и воссоединятся с ними по данным Раевским распоряжениям.

Десантные лодки будут состоять под общим начальством кап. 2 ранга В.А. Корнилова и разделены на правый и левый фланги, находящиеся под командованием кап.-лейт. А.И. Панфилова и кап.-лейт. Иванова соответственно. Эти лодки должны двигаться к берегу двумя стройными линиями, причем лодки, составляющие переднюю линию, при этом «продолжают стрельбу из орудий, имеющихся на носу каждого судна, дабы препятствовать неприятелю возвращаться к берегу по прекращению огня кораблей» [4: 501].

Для дополнительной артиллерийской поддержки высадки десанта Раевский задействовал три баркаса азовских казаков, которые должны были подойти к берегу левого устья реки Шахе как можно ближе и «обстреливать своими орудиями берег, прикрывая правый фланг в критическую минуту между высадкой пехоты и выгрузкой артиллерии» [4: 501]. Общее начальство над данными баркасами поручалось войсковому старшине азовских казаков А.Ф. Дьяченко, но при этом каждый из них в частности будет находиться под начальством адъютантов возглавляющего Морской штаб А.С. Меншикова: лейт. Рындина, лейт. Краббе, инженер-пор. Баумгартена. Вместе с тем, казачьи баркасы, двигаясь на правом фланге десантных лодок, должны состоять под командованием кап.-лейт. Панфилова.

В целях наиболее оперативного боевого построения уже высадившегося на берег отряда, десантные лодки, согласно Раевскому, будут продвигаться к берегу «в том порядке, в котором войска, на них нагруженные, должны выстроиться фронтом» [4: 500]. Линия этих судов должна простираться на 200 саженей (около 427 метров) в длину, что обеспечит возможность каждой части отряда высадиться «почти к тому месту, которое она должна занять» [4: 500]. Кроме того, были предусмотрены специальные флажки особенного цвета для каждого из батальонов, которые должны были находиться при их командирах и по высадке служили бы ориентиром для скорейшего сбора военных чинов к предусмотренным пунктам.

После построения на берегу авангард должен быстро «рассыпать» стрелков (т.н. «застрельщиков» или «стрелковых») с резервами и выдвинуться вперед, прикрыв тем самым остальные войска, которые будут выстраиваться либо выгружать артиллерию из десантных баркасов. За авангардом следуют правое и левое прикрытия, каждое из которых «в свою сторону займет пространство между передовым прикрытием и берегом моря» [4: 500].

Артиллерия первого рейса десанта находилась в ведении кап. Гана и состояла из 4 легких орудий, 4 горных единорогов, 2 мортир. Для выгрузки и перемещения этой артиллерии, чтобы не ослаблять военный состав высадившихся батальонов Отдельного Кавказского корпуса, по распоряжению вице-адмирала Лазарева были назначены военные чины Черноморского флота в следующем числе: по 20 чел. на 1 полевое орудие; по 20 чел. на 1 зарядный ящик; по 6 чел. на 1 горный единорог; по 2 чел. на 1 вьючный зарядный ящик.

Вторым рейсом планировалось высадить следующие подразделения отряда: Сводная саперная рота; батальон Тенгинского полка №1; батальон Навагинского полка №2; Черноморские казачьи полки №6 и 8; Сводный морской батальон. Согласно Раевскому, часть этой партии десанта (без уточнений) будет состоять под начальством полк. Манзея. Очевидно, что здесь подразумевались все батальоны за исключением Сводного морского батальона, который будет находиться под командованием кап. 2 ранга Е.В. Путятина, а также прикомандированного к нему батальона Навагинского полка №2. Оба этих подразделения по высадке должны быть задействованы для «взятия штурмом горы, разделяющей реки Шахе и Субаши» [4: 502].

Артиллерия второго рейса должна находиться под командованием штабс-капитана Щербины и состоять из 6 легких орудий, 1 горного единорога и 4 мортир.

Во всем остальном, относительно действий второй партии десанта, Н.Н. Раевский лишь лаконично отмечает, что этим войскам надлежит «исполнять все, что предписано для войск первого рейса» [4: 502]. При этом более точные распоряжения последуют только после их высадки на берег и «по ближайшему осмотру местоположения» [4: 502].

28 апреля эскадра Черноморского флота с десантным отрядом вышла из Керченского пролива в море и достигла близлежащих друг к другу устьев рек Шахе и Субаши 2 мая в 17 час. вечера [7: 496]. На рассвете следующего дня имел место густой туман, который рассеялся не ранее 9 час. утра, и только с этого времени суда эскадры начали выстраиваться в боевой порядок, ориентируясь на предварительно размещенные с парохода «Северная звезда» буйки. На том же самом пароходе была проведена рекогносцировка предполагаемого к занятию прибрежного участка, при которой «было назначено направление каждой части войск для первоначального занятия берега; определено место, на котором отряд должен остановиться, отнюдь не продвигаясь далее, и решено исполнить все сие со всевозможной быстротой» [7: 496-497].

Азамат Альхаов: Десантная операция в устье реки Субаши 3 мая 1839 г.: планирование и проведение


Рис. 1. Боевое построение судов эскадры Черноморского флота во время осуществления десантной операции при устьях рек Субаши и Шахе 3 мая 1839 г. Рисунок с копии [7: 509].

На берегу виднелось значительное убыхское ополчение, причем в священной роще при устье реки «под вековыми деревьями человек 500 стояли на коленях и пред ними был мулла в белой чалме» [7: 497]. Это молебствие убыхов, вобравшее в себя элементы друидизма и ислама (что было весьма характерно для черкесских религиозных обрядов того времени), по справедливому замечанию Н.Н. Раевского «предвещало их решимость защищаться донельзя» [7: 497].

Линейные корабли и фрегаты выстроились на расстоянии «полутораста саженей» (320 метров) от берега и, встав на якорь, по сигналу с флагманского корабля, спустили на воду десантные гребные суда. Когда же десантные войска первого рейса были распределены по этим судам, кораблям и фрегатам, был дан сигнал об артиллерийском обстреле побережья, который тут же был начат и продлился 15 минут. «Ужасное действие морской артиллерии принудило горцев оставить прибрежные окопы, коими они укрепили все пространство между устьями рек Субаши и Шахе», – писал Н.Н. Раевский [7: 498]. Вместе с тем генерал отмечал, что на достаточно близком расстоянии от берега горцы «нашли себе безопасное убежище за лесистыми возвышениями и в оврагах, идущих к реке Шахе, параллельно берегу моря» [7: 498-499].

Пребывавший в это же время в Черкесии англичанин Дж. Бэлл также писал, что во время артобстрела берега со стороны моря черкесам «пришлось расположиться за ближними к берегу возвышенностями, могущими наилучшим образом защитить их от пушек и корабельных снарядов, и там дождаться высадки войск» [8: 235]. Вместе с тем Бэлл отмечал, что плотным огнем палубной артиллерии черкесам был нанесен большой урон: «пушки обстреливали долину по всей ширине, черкесские силы вынуждены были разделиться; и, несмотря на исключительную храбрость, показанную теми, кто находился ближе всего к месту высадки десанта, они не смогли избежать полного уничтожения под интенсивным огнем пушек и ружейной пальбы (как очевидно, имевшей место уже после высадки. – А.А.)» [8: 235].

После окончания артиллерийского огня с кораблей десантным лодкам был подан сигнал к отплытию, и они в полном соответствии с объявленным Н.Н. Раевским планом, тут же тронулись к берегу. Три азовских баркаса, согласно этого же плана, двигались на правом фланге линии десантных лодок для дополнительной артиллерийской поддержки высадки десанта.

Необходимость использования казачьих баркасов для дополнительного обстрела берега, по словам Н.Н. Раевского, заключалась в том, что «еще с кораблей виднелись толпы черкесов, спускавшихся с гор левого берега Шахе и переходивших реку вброд у морского прибоя» [7: 498-499]. В своем отчете генерал говорил о значительной результативности артиллерийского огня с этих баркасов, и весьма ярко описывал действия каждого из них. Согласно его сведениям, баркас под начальством Краббе, приблизившись к берегу, вошел в устье р. Шахе и «этим отважным движением прикрыл выстрелами на большое пространство правый фланг позиции» [7: 499]. Артиллерийский же огонь с другого баркаса, находившегося под начальством Баумгартена, пришелся на «толпу черкес, засевших в гуще дерев против самого устья реки (т.е. Шахе. – А.А.)» [7: 499]. Вместе с тем третий баркас, которым начальствовал Рындин, находясь впереди десантных лодок, «врезался в берег» и «открыл спешный картечный огонь» [7: 499]. После высадки десанта этот баркас, отплыв от берега, начал было смещаться вправо для того, чтобы продолжить обстрел, но на его борту неожиданно сдетонировал пороховой ящик, взрыв которого «пробил ладью и поднял на воздух все на ней находившееся» [7: 499]. При этом баркас утонул, а 8 чел. получили серьезные ожоги.

Как и было запланировано, первым рейсом было высажено по два батальона Тенгинского (№2 и №3) и Навагинского (№1 и №3) полков, а также Сводный морской батальон, который включал по две роты из обоих этих батальонов.

Раевский отмечает исключительную важность оперативной высадки войск при проведении рассматриваемой десантной операции: «Никогда, – писал генерал, – порядок и быстрота гребных судов не были столь полезны, как в сем случае. Несмотря на близость эскадры, неприятель встретил десант в 50 саженях от берега (т.е. около 107 метров. – А.А.)» [7: 497].

Действительно, батальон Тенгинского полка №2 был атакован убыхами сразу же после его высадки, когда, по словам Раевского, «толпа горцев хлынула на равнину, лежащую между горою и густым лесом» [7: 499]. Эту стремительную атаку участник событий Г.И. Филипсон в своих мемуарах описал следующим образом: «Неприятель двигался беглым шагом, но без суеты, не стреляя и с обнаженными шашками, вдоль полосы леса прямо на средину нашей линии» [9: 300]. И далее: «Несколько картечных выстрелов не остановили горцев; они продолжали двигаться молча и не стреляя» [9: 300].

М.П. Лазарев, в рапорте Николаю I от 5 мая 1839 г., писал, что атака убыхов «была удержана штыками храброго отряда, подкрепленного двумя горными единорогами и матросами с гребных судов» [4: 510]. Весьма показательно участие в отражении этой атаки моряков (включая офицеров и даже капитанов Корнилова, Панфилова и Иванова), экстренно покинувших десантные лодки для помощи высадившимся войскам. При этом в своем приказе от 4 мая 1839 г. Лазарев выразил недовольство действиями моряков, самовольно оставивших гребные суда, что было причиной «медленности в выгрузке второго отделения десанта и потом разных тяжестей, принадлежащих отряду и необходимых для лагеря» [4: 508].

В своем письме А.И. Веревкину от 16 июня 1839 г., М.П. Лазарев приводит и другие подробности тех событий, которые последовали за высадкой десанта. Он отмечает, что перед сабельной атакой убыхи «открыли чрезвычайно сильный огонь» [6: 121]. О завязавшемся затем сражении между высадившимися войсками и убыхским ополчением адмирал пишет: «рукопашный бой продолжался с полчаса времени; наконец, подоспела артиллерия, открыла огонь, но и тут черкесы в остервенении бросились на орудие и одного из артиллеристов изрубили» [6: 121].

Существенно по иному развивались события для батальонов Навагинского полка №1 и 3, высадившихся на правом фланге, в лесистой части берега. Участник событий М.Ф. Федоров, находившийся в стрелковой цепи батальона Навагинского полка №1, пишет: «едва только подошли к лесу в полном убеждении, что он очищен морскою артиллериею – как были встречены ружейными залпами от горцев, засевших в вырытых ими, параллельно берегу, шанцах» [10: 158]. Этот солдат отмечает, что при ружейном огне убыхов «убыло из цепи несколько стрелков, и даже в рядах нашей роты двое были ранены» [10: 158]. Вместе с тем, продвигавшийся по лесу «отдельно, поротно, развернутым фронтом» батальон начал было атаку, но по проигранному сигналу вынужден был остановиться: «навагинцы», находившиеся на правом фланге и уже в тылу убыхских окопов, открыли по ним огонь картечью и гранатами из двух горных орудий. Артиллерийским огнем убыхи были выбиты из своих позиций и оттеснены после сильной перестрелки.

Вскоре по убыхам, наседавшим на батальон Тенгинского полка №2, был нанесен неожиданный удар со стороны уже занявших лес батальонов Навагинского полка. Согласно Н.Н. Раевскому, убыхи были атакованы батальоном Навагинского полка №3 под командованием подполковника Танского, который «заблаговременно двинувшись из резерва, появился на равнине из чащи леса» и «ударил в штыки во фланг неприятеля» [7: 499]. Кроме того, к этому батальону, по распоряжению Полтинина, присоединилась мушкетерская рота №3 из батальона Навагинского полка №1, которой командовал майор Германс.

Г.И. Филипсон о тех же самых действиях писал, что когда Танский и Германс услышали картечные выстрелы, то они вместе со своими частями Навагинского полка «приняли влево и из опушки леса неожиданно наткнулись на толпу горцев, не подозревавших в лесу наших войск» [9: 300].

О событиях, последовавших после неожиданного удара по убыхам со стороны батальонов Навагинского полка, Н.Н. Раевский пишет: «Черкесы приостановились, начали стрелять и подались назад. Но было поздно: обхваченные с двух сторон, они бились отчаянно в ручной свалке, отступая шаг за шагом» [7: 499]. Очевидно, что батальон Навагинского полка №3, расстроив атаку убыхов своим ударом с фланга, остался в резерве, тогда как батальон Навагинского полка №1, после некоторой перегруппировки, пошел в наступление на убыхов вместе с батальоном Тенгинского полка №2. Вместе с тем развернул наступление на долину и батальон Тенгинского полка №3.

Н.Н. Раевский отмечает, что на левом фланге убыхи, находясь в значительном числе, спускались с горы, которая разделяла реки Шахе и Субаши, и «стремились занять впадающее в море возвышение, на котором были их главные завалы и древний надгробный памятник» [7: 499-500]. По этой причине батальон Тенгинского полка №3 под командованием Ольшевского быстро занял упомянутую выше прибрежную возвышенность и, спустившись на ее уступ, сдержал продвигавшихся сюда после сильной перестрелки убыхов. Более того, с занятого этим Тенгинским батальоном уступа горы был открыт огонь из двух легких орудий по той части убыхского ополчения, которая отступала под натиском Тенгинского (с фронта) и Навагинского (справа) батальонов №2 и 1: «Поражаемые таким образом с трех сторон, – писал Раевский. – горцы, однако же, не бежали, но медленно отступали по равнине, прикрываясь двойной цепью. Новые толпы их, выходя из лесистого ущелья, уносили или заменяли своих убитых и раненных» [7: 500]. Организованный характер отступления убыхов отмечал и Филипсон: «Потеряв много убитых и раненных, они, однако же, отступали в порядке и несколько раз бросались в шашки» [9: 300].

Тем временем был высажен второй рейс десанта, после чего Сводный пехотный батальон был направлен для усиления передового прикрытия и составил его резерв, а Сводный морской батальон – для подкрепления левого прикрытия.

Поддержка Сводного пехотного батальона, по словам Раевского, позволила Тенгинскому и Навагинскому батальонам «сильнее теснить неприятеля» [7: 500]. Когда батальон Тенгинского полка №2, наступая на убыхов, приблизился к подножью горы, разделяющей реки Субаши и Шахе, Кашутин выдвинул из него две роты под командованием подполковника Лебединского, которые заняли эту гору «при жаркой перестрелке с трех сторон» [7: 500]. Вместе с тем, на занятой Тенгинскими ротами горной возвышенности еще оставалось значительное пространство, которое отделяло их от левого прикрытия. Занять это пространство было поручено Ольшевскому, который перенаправил туда оказавшийся в его распоряжении Сводный морской батальон: «Моряки – писал Н.Н. Раевский – в полном порядке взлетели на гору и штыками выбили неприятеля с выгодной позиции в лесу» [7: 500].

Н.Н. Раевский отмечает действия Путятина, командовавшего Сводным морским батальоном, который «занял позицию и держался, не отступая ни шагу», хотя при этом «был осыпаем градом пуль» [7: 500-501]. Во время перестрелки Путятин, получив ранения в руку и ногу навылет, выбыл из строя, и командование морским батальоном принял Метлин.

Батальон Навагинского полка №2 и рота сапер вслед за моряками были направлены для подкрепления Тенгинского батальона №3, командир которого перенаправил оба эти подразделения в распоряжение Метлина, и командование Сводным морским батальоном принял кап.-лет. Глазенап. «Вместе с сим подкреплением с величайшим трудом внесены на крутизну на плечах два горных единорога», – пишет Н.Н. Раевский [7: 501]. Вскоре в условиях сильной перестрелки Метлин начал устраивать засеку, для чего, как очевидно, им были задействованы как моряки, так и саперы.

Вместе с тем Тенгинский и Навагинский батальоны под командованием Кашутина и Полтинина продолжали теснить убыхов, «отступавших с необыкновенною медленностью, чтобы дать время унести своих убитых и раненых» [7: 501]. Раевский отдельно перечисляет потери офицерского состава, которые были понесены при плотном рукопашном бое с убыхами – «у нас убиты при этом: Навагинского пехотного полка подпоручик Колодка и прапорщик Бракер и Колыванского егерского полка подпоручик Павлов; ранены: Тенгинского пехотного полка прапорщик Лутковский и Оренбургского линейного №5 батальона подпоручик Овсянников» [7: 501].

После двух часов упорного сражения батальоны Кашутина и Полтинина дошли до «возвышения, замыкающего прибрежную долину» и, тем самым, «довершили занятие предназначенного пространства» [7: 502]. Вскоре, однако, убыхи, продолжая перестрелку, неожиданно атаковали прикрывавший орудия резерв, который находился у подножья горы, занятой двумя ротами Тенгинского полка: «20 артиллерийской бригады штабс-капитан Щербина, – пишет о дальнейших событиях Раевский, – допустив их на близкое расстояние, открыл огонь картечью; в это время командовавшие резервами, Тенгинского полка поручики Рыков и Можаров, смело ударили в штыки и опрокинули неприятеля» [7: 502]. При этом оба вышеупомянутых офицера получили тяжелые ранения.

После того, как убыхи были оттеснены за пределы долины и отбиты от резерва, перестрелка еще продолжалась. Во время боя два Черноморских казачьих полка, наряду с морским батальоном и саперной ротой, устраивали засеки вокруг занимаемого лагерем места. К 18 час. лагерь был разбит.

Солдат-«навагинец» Федоров о понесенных русскими потерях писал: «не знаю, сколько убыло из строя во всем отряде, но в нашей роте убито 3, истек кровью от раны шашкою – 1; ранено пулями: унтер-офицеров 2, рядовых 7; изранено шашками 7» [10: 161]. Таким образом, убыль только в одной роте Навагинского батальона составила 20 чел.

Согласно данным Н.Н. Раевского, потери сухопутного отряда составили: «убитыми 3-х обер-офицеров, раненными 4-х, убитых и умерших от ран нижних чинов 16, раненных 90» [7: 502]. Потери же среди задействованных в десанте моряков были следующими: «ранен штаб-офицер 1, обер-офицер 1, убит матрос 1, ранено нижних чинов 21» [7: 502]. Таким образом, согласно официальным данным, общие потери десантного отряда составили 137 чел.

Вместе с тем, потери убыхов были еще большими: несмотря на их самоотверженную борьбу за убитых и раненных на поле боя соплеменников, в руках русских оказалось 48 тел павших убыхов. О понесенных убыхами потерях весьма осведомленный Дж. Бэлл писал следующее: «Я вынужден был вновь сожалеть о потере нескольких исключительных умов этой части края и среди прочих где-то пятидесяти наиболее храбрых ее дворян» [8: 235].

Довольно скоро, когда бой еще не был завершен и перестрелка продолжалась, к Н.Н. Раевскому явилась убыхская депутация, просившая о выкупе тел своих павших соплеменников. Будучи последовательным сторонником установления дружеских отношений с горцами с постепенным и по возможности мирным включением их территории в состав России, Н.Н. Раевский согласился вернуть прибывшим убыхам эти тела без выкупа. Как небезосновательно отмечал сам генерал, такая мера «не есть бесполезное снисхождение» и «внушает горцам благодарность и доверие» [7: 503].

Во время дальнейшей беседы убыхи рассказали Н.Н. Раевскому о причинах, которые «заставили их с таким ожесточением защищать Шахе» [7: 503]. Главной из них было то, что при устье р. Шахе находилась древняя и священная для убыхов роща, и те дали клятву «не допустить неверных до осквернения святыни» [7: 503-504]. Кроме того, приустьевая долина р. Шахе «привольная и более других населенная, была издавна главным пунктом приморской торговли горцев» [7: 504].

Сопротивление, оказанное убыхским ополчением русскому экспедиционному корпусу при устьях рек Шахе и Субаши, действительно было весьма ожесточенным и одним из сильнейших за всю историю военной колонизации черкесского побережья. Несмотря на мощную артиллерийскую подготовку берега, а также оперативную высадку, быстрое боевое построение и значительную численность десантных войск, по всему фронту высадки имели место серьезные столкновения, потребовавшие применения артиллерии, а в случае с передовым прикрытием – еще и сопровождавшиеся плотными сабельно-штыковыми сражениями.

12 мая 1839 г. в устье р. Шахе было торжественно заложено укрепление Головинское (названное в честь ген. Е.А. Головина), которое было построено к концу июня. Это укрепление функционировало до марта 1854 г., когда в связи с Крымской войной оно было упразднено, а его гарнизон – эвакуирован.

Азамат Альхаов: Десантная операция в устье реки Субаши 3 мая 1839 г.: планирование и проведение


Рис. 2. Укрепление Головинское [11: 378].

Литература:

1. Юзефович Т. Договоры России с Востоком политические и торговые. – СПб., 1869.
2. Архив Раевских. – Т.2. – СПб., 1909.
3. Центральный государственный исторический архив Грузии. Ф. 416. Оп. 2. Д. 24.
4. Лазарев М.П. Документы. – Т.2. – М., 1955.
5. Адмирал Л. М. Серебряков: Документы / Сост.: А.О. Арутюнян, В.А. Микаелян, О.С. Баликян // Вестник архивов Армении. – Ереван, 1973. – № 1 (35).
6. Архив Раевских. – Т. 3. – СПб., 1911.
7. Несколько указаний о десантах (Отрывки) // Морской сборник. – 1865. – № 2.
8. Бэлл Дж. Дневник пребывания в Черкесии в течение 1837-1839 годов: В двух томах. – Нальчик: «Эль-Фа», 2007.
9. Воспоминания Григория Ивановича Филипсона // Русский архив. – 1883. – № 5.
10. Федоров М.Ф. Походные записки на Кавказе с 1835 по 1842 год // Кавказский сборник. 1879. – Т. 3.
11. Военная энциклопедия: Том VIII. Гимры – Двигатели судовые. – СПб.: Тов-во И.Д. Сытина, 1912.

Вестник науки АРИГИ №15 (39) с. 59-67.

На сегодняшний день исследователями представлено несколько версий происхождения слова «хасэ», часть из которых осетинские, часть адыгские. В том или ином объеме они отражены в книгах лингвистов-кавказологов Мухадина и Зары Кумаховых «Нартский эпос: язык и культура» [1: 127-131] и Нурбия Иванокова «Избранные труды» [2: 138-142]. В последнем из названных трудов содержится весь перечень известных версий, плюс автором дана собственная трактовка термина «хасэ», а также представлена развернутая критика этимологии осетинских ученых.

В задачи данной статьи не входит опровержение выдвинутых ранее суждений по этимологии термина «хасэ». Вместо этого здесь будет представлена новая – оригинальная версия. Исключением явится лишь осетинская трактовка, недостатки которой объемно обозначены Нурбием Иваноковым и с доводами которого, на наш взгляд, нельзя не согласиться.

Этимолог отмечает, что «осетинская форма nyxas со значением «собрание мужчин аула для беседы, обсуждения текущих дел», «место (площадь), где обычно собираются для беседы мужчины (нихас)» вошла в некоторые соседние языки: балк. ныгъыщ – «место в ауле, где собираются старики на совет»; груз. (рач.) нахшоба – «разговор», «беседа».

«Нельзя считать этимологией формы nyxas индоевропейское ni-kasa со значениями «показывать», «делать явным, известным», «объявлять», «сообщать», «возвещать». Этимология той или иной формы тогда этимология, когда установлено, за какой морфемой закреплено какое значение и что в целом значит форма. Такого этимологического анализа формы nyxas никто не сделал», – пишет он далее.

По словам Иванокова, балкарская форма ныгъыщ заимствована из адыгейского языка, в котором она выступала со значением «место, где собирались мужчины аула, чтобы пообщаться». «Адыгейская форма ныгъыщ … состоит из, морфем шшь со значением «место», основы ныгъы, состоящей из ны со значением «который», и гъы – «жаловаться». «Форма ныгъышшь в целом значила «место, где собирались мужчины аула, чтобы пообщаться, поговорить о самых различных делах и аула, и соседей и пожаловаться на свои неудачи».

Далее Иваноков поясняет, что осетинская форма nyxas восходит к балкарской форме ныгъышшь. Присутствующие различия в звучании он связывает с фонетическими особенностями осетинского языка. В осетинском языке, поясняет он, адыгскому шипящему преруптиву шшь и восходящему к нему «кабардинскому шъ соответствует звук с, в связи с чем приводит в качестве примеров адыгейское гурышшхъу, кабардинское гурыщхъуэ и осетинское гурысхо – «сомнение», «подозрение».

Известный адыгский этимолог дает и пример перехода звука гъу, близкого к гъ в х. Такой переход обнаруживается им в адыгском слове шьыгъу – «соль» и осетинских его аналогах цэх / цэнхэ – «соль». «В целом осетинская форма nyxas значит то же самое, что значат адыгейская и балкарская формы, к которым она восходит, – «место, где собираются мужчины аула для беседы», – подытоживает рассуждения по версии осетинского происхождения слова «хасэ» Нурбий Иваноков [2: 138-142].

Как он отмечает в этой же статье, «существует две версии этимологии формы хас / хасэ, осуществленные на адыгском языковом материале, – версия Б. X. Балкарова и версия Б. К. Утижева».

Нурбий Иваноков цитирует Бориса Балкарова, который считает, что им «адыгская форма сближается с глаголами хэсын – «сидеть в чем-то, в компании, жить в одной семье», зэхэсын – «сидеть вместе, в одной компании, жить в одной семье». От него произошло существительное зэхэс «вечеринка», «посиделки», «совместное житье».

Приводит он и мнение Бориса Утижева, согласно которому «форма хасэ – исконно адыгское слово, состоящее из двух первичных основ хэ – «место» + сэ (сы) – «говорить», «изъявлять».

Сам же Иваноков уверен, что «адыгская форма хэсэн состоит из префиксальной морфемы хэ со значением «всесторонне» и корневой морфемы сэ со значением «думать», и форма хас / хасэ в причастном значении «обдумывающий всесторонне» обозначала выборный общественный орган, призванный решать возникшие проблемы путем их тщательного и всестороннего обдумывания – «дума» [2: 138-139].

Здесь же следует отметить тот факт, что попытки этимологизировать слово «хасэ» на основе абазино-абхазских языков не обнаруживаются. Это объясняется, прежде всего, тем, что данное слово или слово подобное ему по форме и звучанию, если исключить современное заимствование, отсутствует в языках абазин и абхазов [3]. То есть слова отражающие понятия «совет, собрание людей, орган общественного самоуправления» и т. д. в их языках, очевидно, присутствуют, но образованы они от других, своих исконных древних основ. То же, видимо, можно сказать и о подобных образованиях в убыхском языке [4].

Иначе говоря, слово «хасэ» следует причислить исключительно к адыгским лексическим образованиям, и значение его компонентов нужно искать лишь в языках адыгов. То есть следует считать, что оно возникло тогда, когда убыхи, абазино-абхазы и адыги были уже разными народами.

С другой стороны, главное, что в слове «хасэ» обращает на себя внимание даже при первом взгляде – то, что оно достаточно древнее. На это указывает, в частности, то обстоятельство, что варианты значений каждого из компонентов – и «ха-», и «-сэ» – на которые ссылаются исследователи или которые остаются вне их внимания, в современных адыгских языках чаще всего присутствуют лишь в качестве рудиментов.

Вместе с тем, эти же компоненты многозначны. А это еще один признак их древности и того, что все версии адыгских этимологов достаточно обоснованы, несходство между ними лишь в том, что отсылают они к разным значениям одних и тех же или подобных друг другу компонентов. Это же позволяет предложить и новую этимологию слова «хасэ», а заодно подчеркнуть, что на почве языка адыгов возможны и другие трактовки как компонентов, так и в целом слова.

Итак, какие новые значения компонентов «ха-» и «-сэ» могут быть задействованы в предлагаемом исследовании?

Что касается начального «ха-», то полезная подсказка по нему, как можно думать, содержится в названной книге Кумаховых. «В связи с происхождением Хасэ, может быть, следует обратить внимание на группу слов типа хатэ / хадэ «огород, сад», хэку, хэгъэгу «область, страна», хапIэ «усадьба», халъэ «очаг, место обитания», хашъу / хафэ «степь», хабзэ «обычай, закон» и др. …», – отмечают они [1: 128]. И действительно, компонент «ха-» («хэ-») в предложенном ряде слов выглядит как самостоятельная единица с близким, а нередко одним и тем же значением.

Особенно убедительно значение «ха-» просматривается, видимо, в слове «хапIэ» – «усадьба». В нем, как можно видеть, абсолютно прозрачным является компонент «-пIэ», за которым закреплено значение «место». А поскольку усадьбы, как отделенные территории под домовладения и необходимые постройки при них издревле числятся только за людьми, то и компонент «ха-» в слове «хапIэ» следует трактовать исключительно как человек. Вслед за этим и в первом слоге слова «хабзэ» мы должны будем признать значение «человек», второе же «-бзэ» можно трактовать как «лекало», «мерило», «образец». А в целом слово будет означать «закон для человека».

То же можно проделать со словами «хатэ / хадэ» – «огород», «халъэ» – «очаг, место обитания», «хашъо / хафэ» – «степь», «хэку» – «область», «хэгъэгу» – «страна» и некоторыми другими словами. И результат по их составным компонентам «ха-» будет примерно одинаковым.

Но в связи с предложенным здесь значением компонента «ха-» в перечисленных выше примерах следует сказать и о возможной его родственности с компонентом «хьа-» в таких, например, словах как «хьакIэ» / «хьэщIэ» – «гость» и «хьадэ» / «хьэдэ» – «покойник». И действительно, если пользоваться современными значениями компонента «хьа-» / «хьэ-» – «собака», «ячмень», то слова «хьакIэ» / «хьэщIэ» нужно понимать как «собака новая» или «ячмень новый», что нельзя считать приемлемым. Другое дело, если компоненты «хьа-» / «хьэ-» рассматривать как «человек», тогда варианты «хьакIэ» / «хьэщIэ» будут значить «человек новый». Подобное следует сказать и о паре «хьадэ» / «хьэдэ», в которой компонент «-дэ» логично было бы понимать в смысле чего-то твердого (например, «дэ» – «грецкий орех»), затвердевшего, где в целом слово получило бы трактовку – «человек закоченевший».

Подобное объяснение компонентов «хьа-» / «хьэ-» должно навести на мысль о том, что они, вероятно, связаны с древним этнонимом «хьат» / «хьэт» – «хатт». Это, кстати сказать, согласуется с тем, что у адыгов наблюдается немалое число «хаттских» фамилий, к примеру, Хьаткъо / Хатко, Хьатит / Хатит, Хьатыу / Хатуо(в), а также топонимов: Хьатикъуай / Хатукай, Хьэтэжъыкъуай / Хатажукай, Хьэлъэкъуай (хьэт+лIакъо+ай / хатт+род+их) / Гатлукай и т.д.

А это, в свою очередь, определило бы один из самых ранних периодов функционирования слова «хасэ», то есть порядка пяти тыс. лет назад. Правда, при том, что компонент «ха-» у кяхов-адыгов и кабардинцев идентичен, компоненты «хьа-» / «хьэ-», как и этнонимы «хьат» / «хьэт», имеют несущественную разницу, можно было бы попытаться уточнить время образования лексемы «хасэ». Однако для этого следовало бы четко определиться с очередностью появления «ха-» и «хьа-» / «хьэ-», что является задачей достаточно сложной.

Впрочем, «Этимологический словарь адыгских (черкесских) языков» Амина Шагирова не дает однозначных пояснений по значению компонентов «ха-», «хьа-» / «хьэ-». Так, трактовку конечных частей вариантов слов «хьакIэ» / «хьэщIэ» как «новый» Шагиров считает допустимым, по первой же части он больше склоняется к «-хьэ-» «идти» [5: Т. II, 122, 123], видимо, имея в виду глагольную форму «ехьэ» – «входит (внутрь)». Что касается происхождения «ха-», то, например, в словарной статье по «хабзэ» Шагиров отмечает, что оно неясно, по «хатэ» / «хадэ» склоняется к тому, что «ха-» в нем родственно «хэ-» – «жать» [5: Т. II, 103].

Второй компонент в слове «хасэ» – «-сэ» также является древним и многозначным. Вполне подходящими из его значений к первой части можно считать три: «-с» в глагольной форме «щыс» – сидит, «-сэ» в словах «еусэн» – «обдумывать» при «усэ» – «стихи» и «гупшысэ» – «мысль», «дума», а также «-с» в слове «зэфэс» – «съезд» в значении «прибытие друг к другу». При этом в первом случае дословный перевод слова «хасэ» будет «человек заседающий», во втором – «думы, размышления человека или людей», в третьем – «собрание, встреча людей». То есть третий вариант значения выглядит более гармоничным.

При этом следует отметить, что слово «зэфэс» в отличие от слова «хасэ» прозрачно для толкования. «Зэ-» здесь выражает взаимность, «-фэ-» направленность друг к другу, а «-с» – встречу. В словаре Шагирова дается именно такое пояснение к глагольной форме «зэфэсын» / «зэхуэсын», производной от «зэфэс» / «зэхуэс». Компонент «-сын», говорится в этой словарной статье, «в самостоятельном виде не употребляется» [5: Т. I, 208]. Тем не менее, добавим мы, его значение как компонента остается во многих словах тем же, а значит, несмотря на свою древность, он до сих пор является функциональным.

Собственно варианты слов «зэфэс» / «зэхуэс» и представляются значительно более поздними словообразованиями. А отсюда, видимо, и разница между вторыми частями слов «хасэ» и «зэфэс», где конечная «э» не утратилась, а, наоборот, по всей видимости, под влиянием тенденции к открытости слога, которая присутствует в языке адыгов и сегодня, была в какие-то давние времена наращена.

В заключение отметим, что после анализа, представленного выше, можно с большей убежденностью говорить о том, что слово «хасэ» нужно считать исконно адыгским. При этом его возникновение должно быть отнесено к хатткому периоду, точнее, к тому времени праадыгского единства, когда язык хоть и был все еще един, но в нем тем не менее уже имелись диалектные различия, подтверждением чему, возможно, могут служить примеры «хатэ / хадэ», «хашъо / хафэ» и некоторые другие.

Литература:

1. Кумахов М.А., Кумахова З.Ю. Нартский эпос: язык и культура. – М., 1998. – С. 127-131. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://kavkaz.sfedu.ru/sites/default/files/Кумахов%20М.А.,%20Кумахова%20З.Ю.%20%20Нартский%20эпос%20язык%20и%20культура..pdf , дата обращения 19. 05. 2018 г.
2. Иваноков Н.Р. Избранные труды. – Нальчик, 2015. – С 138-142.
3. Инал-Ипа А.И., Меретуков К. Адыгейско-абхазско-русский словарь. Майкоп, 2013. – 307 с.
4. Берсиров Б.М., Берсирова С.А. Убыхско-адыгейско-русский словарь. – Майкоп, 2018. – 408 с.
5. Шагиров А.К. Этимологический словарь адыгских (черкесских) языков. В 2-х тт. – М., 1977. – Т. II. – С. 122, 123, 103. – Т. I. – С. 208.

Вестник науки АРИГИ №15 (39) с. 28-31

В истории всего человечества войны являлись всегда страшным бедствием, оставляющим кровавую память и тяжелое наследие потомкам. Однако вопреки простой логике прошлое обычно не становится, как говорили уже древние римляне, «учителем жизни», а само может, как бы превращаться в источник новых межэтнических или конфессиональных противостояний и конфликтов. Несмотря на это, горький опыт войн заставляет людей все глубже задумываться над этим вселенским бедствием, искать пути согласия, примирения и взаимного прощения. Похоже на то, что в современном обществе начинает пробуждаться осознание необходимости вступления на путь «исторического консенсуса» между народами. В пользу этого говорят ежегодно проводимые Дни памяти жертвам Кавказской войны. События Кавказской войны протекали на фоне сложной, неустойчивой и противоречивой внешнеполитической обстановки на Северо-Западном Кавказе.

Ситуацию в этом регионе определяло военно-политическое взаимодействие двух основных сил – России и Османской империи. В условиях столь сложной геополитической обстановки и в зависимости от внутренних причин отношения адыгов с сопредельными государствами складывались по-разному и имели неоднозначный характер. Одни из этнотерриториальных групп адыгов оказывались так или иначе в сфере влияния России, а другие – Турции. В этих условиях адыгам приходилось вести вооруженную борьбу за свою самостоятельность.

Взаимоотношения адыгов с Россией не были равнозначными на всем протяжении первой половины, середины и начала второй половины XIX в. Серьезное влияние на их характер оказывали внешнеполитическая ситуация и внутренняя социально-экономическая обстановка. Важную роль играл и общий геополитический курс, проводившийся на Кавказе. При этом выявляется определенная закономерность: влияния смены и чередования жесткой и более сбалансированной политической и военной линии на характер российско-адыгских отношений.

История военного противостояния горцев с царизмом относится к наиболее сложным проблемам северокавказской историографии, занимая определенное место в исторической памяти народов целого региона.

Для исследователей, занимающихся проблемой российско-кавказских отношений XIX в., важно помнить, что события этого времени были вписаны в конкретное историческое время, «время в котором суждено было жить и умирать людям» [1: 107].

Проблемы Кавказской войны являются предметом пристального интереса не одного поколения исследователей. При этом на протяжении довольно длительного времени его содержательная динамика, приоритетность тех или иных аспектов изучения, а также профессиональные оценки зависели, а зачастую и продолжают зависеть, от господствующих идеологических предпочтений государства.

В последние десятилетия, благодаря изменениям, произошедшим в развитии как самой исторической науки, так и политического климата в стране удалось не только ввести в научный оборот значительный корпус источников, но и воссоздать общую картину военно-политических событий Кавказской войны.

Интерес к истории многолетнего и изнурительного противостояния горцев с царизмом не угасает и в наши дни. Об этом свидетельствуют ежегодно проводимые представительные конференции.

Начиная войну на Кавказе, России предстояло решить масштабную геополитическую задачу – утверждение своей власти в регионе. Генерал русской армии, военный историк В. А. Потто писал по этому поводу: «Мысль о господстве на Кавказе становится наследственной в русской истории» [2:14]. Интересные рассуждения о методах российской политики в регионе приводит Дж. Лонгворт – очевидец многих событий Кавказской войны. По его наблюдениям, местное население жило «в состоянии завидного процветающего уединения в течение столетий, где личная независимость имела широкую базу и не давала удобных случаев, в отличие от коррумпированных правительств, для интриг» [3: 26]. И еще одно важное обстоятельство предопределило политику России на Кавказе. Со времен Петра I и до конца XVIII в. в России складывалась имперская государственная доктрина, основанная на сугубо иерархическом миропредставлении, доктрина, не допускавшая партнерства с низшими, предполагавшая абсолютное включение новых народов и территорий в цельную систему [4: 44].

По мере развития событий на Кавказе у российского правительства возникала потребность в получении достоверных сведений о народах региона. Еще с начала 60-х гг. XVIII в. русская военная разведка начала активно действовать на Северном Кавказе. Военное руководство приступает к организации разветвленной агентурной сети на местах и вербовке лазутчиков для сбора необходимых сведений о реальных силах северокавказских народов [5: 7]. При этом военные власти не очень стремились расширить круг научных знаний, о чем свидетельствует тот факт, что рукопись записок о Черкесии С. Хан-Гирея по решению императора не была опубликована.

Несмотря на все усилия разведки, для России Кавказ оставался неизвестным миром. Явственно это стало проявляться во время военных действий, когда неукоснительно соблюдаемые горцами традиции и обычаи, оказывали непосредственное влияние на образ войны. В этих условиях разведчики больше внимания стали уделять сбору информации историко-этнографического характера.

Русские офицеры, принимавшие непосредственное участие в военных действиях против черкесов, нередко задавались вопросом – в чем же источник силы и могущества неприятеля? Многолетнее упорное сопротивление адыгов экспансии царизма подпитывалось энергией традиционных представлений, определявших структуру коллективного сознания.

На протяжении многих веков в адыгском обществе формировались и устойчиво поддерживались нерушимые законы предков – героизация исторического прошлого, признание свободы высшей ценностью, представления о мужском долге, презрение к смерти, уверенность в том, что каждого погибшего в бою ждет достойная тризна, а его воинский подвиг останется в памяти потомков.

В условиях эскалации военных действий адыги осознавали подавляющее военное превосходство своего противника. В то же время в экстремальных условиях войны усиливалось осознание важности этнической идентичности, взаимных обязательств, проявляющихся в приверженности семье, роду, народу в целом, в стремлении «защитить друг друга против набегов и насилий людей посторонних» [6: 526].

В системе представлений адыгов о Родине важную роль играло жизненное пространство, контроль над которым они воспринимали как посягательство на личную свободу. С конца XVIII в. Россия активизирует свою политику в южном направлении. Для расширения зоны действий в 1792 году на Кубань переводится Запорожское казачье войско и расселяется на степном пространстве между Доном и Кубанью. В 1798 году из трех Донских полков формируется Кавказский и Кубанский казачьи полки. На Кубань переводятся также Хоперские казаки.

Все эти меры были направлены на создание плацдарма для планомерной колонизации закубанского края. Был составлен план, предусматривавший прокладывание дорог, прорубку просек, возведение укреплений, городков, крепостей. По мере продвижения войск, захваченные земли заселялись пришлым населением.

По правому берегу нижней Кубани и по берегу Черного моря, от устья Кубани до границ земли Донского войска были построены посты и укрепления, составившие Черноморскую кордонную линию. В состав правого фланга входила Кубанская кордонная линия, протянувшаяся от впадения в Кубань Большой Лабы до Карачая.

С 1834 года начинается возведение Черноморской береговой линии, представлявшей собой полосу укреплений, крепостей и фортов, проходившей по восточному берегу Чёрного моря между устьем Кубани и границей Османской империи на юго-западе Грузии (пристань Святого Николая, примерно посередине между Поти и Батуми).

Кордонные линии с крепостями и редутами нарушали торговые связи Черкесии с Османской империей и Англией. Известно, что Черноморское побережье с древнейших времен являлось одним из важнейших экономических центров на Северном Кавказе. В системе жизнеобеспечения адыгов экономические связи играли важную роль. Главные отрасли добывающей и обрабатывающей промышленности адыгов – овцеводство, коневодство, пчеловодство, охота, а также ткацкое, войлочное, оружейное, арчачное, шорное и ювелирные производства – были связаны с внешним рынком [7: 153].

Ежегодно в Черкесию поставлялось большое количество различных товаров: 150 тыс. кусков холста, 50 тыс. кусков простого ситца, 50 тыс. кусков крашеной бумажной ткани, 7-8 тыс. кусков шелка, большое количество свинца для пуль, железа, стали, олова, кос из Германии, ружейных стволов и стремян из Бахчисарая и многое другое [8: 536].

Строительство укреплений на Черноморском побережье сильно затрудняло торговлю адыгов. Они не могли, как прежде, вывозить традиционные товары на турецких судах в средиземноморские страны, что самым непосредственным образом отражалось на материальном положении населения.

По мере развития военных действий черкесское сопротивление приобретало все более упорный и организованный характер. По своим масштабам, внутренней организации и механизмам поддержания мобильности сопротивление адыгов экспансии царизма представляло собой чрезвычайно сложную и многоплановую картину.

Русские войска могли занять определенную территорию и добиться от населения признания подданства. Признав их лояльными к правительству, военные власти считали этих адыгов «мирными». «Мирные горцы – категория трагическая, – пишет Яков Гордин. Добровольно никто из них – за очень небольшим исключением – не подчинялся русским властям…» [9: 167]. Карательные акции, голод в результате блокады, страх за аманатов, находящихся у русских – вот основные факторы, принуждавшие адыгов становиться «мирными».

Особый колорит и силу черкесскому сопротивлению придавали адыги, получившие известность в годы Кавказской войны. Массовый героизм, проявляемый адыгами, концентрировался в образах конкретных военно-политических лидеров. По описанию современников эти люди обладали внушительной наружностью, громким голосом и сильным влиянием на народ.

Выдающимся военным предводителем адыгов был Тугужуко Кызбэч (1777-1840 гг.). Он происходил из известной шапсугской дворянской фамилии Шеретлуковых.

В адыгском фольклоре сохранились предания, свидетельствующие о его незаурядной личности. Он пользовался большим уважением сподвижников и наводил ужас на врагов неустрашимостью и суровым характером. Легендарный «Лев Черкесии» представлял собой классический образец адыгского воителя минувших эпох. Несмотря на преклонный возраст и перенесенные тяжелые ранения, он продолжал возглавлять шапсугских всадников. В войне потерял всех сыновей. Совершил паломничество в Мекку.

Джон Лонгворт оставил интересное описание этого легендарного воина. «Его свободная и воинская манера поведения, сопровождаемая ленивой и не лишенной изящества походкой вразвалку... Его оружием были лук, колчан со стрелами, дамасская сабля и стальная кольчуга, поблескивавшая на его груди под кафтаном. Его одежда была не богатой, но тщательно пригнанной по фигуре и совершенной. Его сафьяновые башмаки в особенности были очень хорошо пригнаны к его маленьким и изящным ступням. Однако в его облике, в зловещем спокойствии его рта и в диком блеске его пронзительных серых глаз было нечто такое, что без предварительного объяснения со стороны его соплеменников я бы мог принять его за льва» [10: 316-317].

Одним из военных лидеров адыгов в 30-е годы XIX в. был Шурухуко Тугуз – натухайский дворянин. В памяти адыгов он остался как талантливый военный предводитель, отличавшийся беспримерной храбростью. Во главе мобильного отряда Тугуз принял активное участие в военных действиях 1840 г., когда была фактически разгромлена Черноморская береговая линия. В мемуарах англичан он предстает весьма колоритной фигурой, бесстрашным рыцарем с неукротимым характером. Дж. Белл называл его черкесским Ричардом Львиное Сердце. Он писал о нем, как о человеке «самого располагающего к себе облика, к коему мы всегда, я и мои соотечественники, невольно питали большой интерес из-за его непоколебимой храбрости, предприимчивого ума, поистине королевской щедрости и крайней горячности характера» [11: 190]

Высокой общественной оценке был удостоен Шупако Шамуз – один из политических и военных лидеров натухайцев. Всю свою жизнь он провел в войнах и приключениях, начав свою карьеру при осаде Измаила.

Во главе сопротивления нередко стояли адыгские князья. Один из них – темиргоевский владетель Джамбулат Болотоко, который во главе своих лучших воинов Шапсугии, Абадзехии и Темиргоя вторгся в занятую русскими войсками Кабарду, с боями дошел до Баксана и вернулся обратно через Балкарию и Карачай. «Шествие Джембулата по русским пределам, – писал В. А. Потто, – сопровождалось даже некоторой торжественностью. Двухтысячная конница представляла незаурядное явление: почти половина ее состояла из представителей знатнейших закубанских фамилий, рыцарские доспехи которых – дорогие шлемы, кольчуги и налокотники – горели и сверкали под лучами июньского солнца» [12: 422].

В представлении адыгов герои – это люди высшей воинской доблести, при жизни ставшие легендой. Как правило, эти люди обладали несгибаемой волей. В психологическом портрете этих героев помимо природной храбрости немаловажную роль играли также понятия о чести и бесчестии. В одной их адыгских героических песен хорошо отображается связанная с этим борьба мотивов. «Вступим в бой – погибнем, Отступим – покроем себя позором» [13].

Следует отметить, что адыги относились к противнику с благородством и признавали их воинские заслуги. Зная о хитрости генерала А. А. Вельяминова, адыги называли его «рыжим» из-за цвета волос. В этом контексте хотелось бы сказать несколько слов о царских военачальниках, служивших на Кавказе в разное время (П. Д. Цицианов, А. П. Ермолов, М. С. Воронцов, А. И. Барятинский и др.). Выполняя свою основную миссию, они «не осознавали главного, что установленные правила военной науки на Кавказе неприменимы, покорение Кавказа должно быть скорее нравственное, чем военное»[14: 124].

В более сложном и противоречивом положении оказались представители северокавказских горцев, служившие в Кавказском корпусе. Им трудно было преодолеть ментально-психологический барьер и стать «своими». Фактически он оказались «на разломе» культурных традиций. Именно этот фактор был определяющим в тех случаях, когда эти офицеры в большинстве своем не участвовали в военных действиях.

В этом смысле интересна судьба кабардинского князя Измаила-Бея Атажукина (1750-1811). В основе его общественно-политической деятельности лежало патриотическое стремление облегчить положение своего народа в условиях неумолимо надвигающейся колонизации. Но иллюзии о мирном присоединении горцев к России пришли в противоречие с жестокой карательной политикой царизма на Кавказе. В этом была его трагедия.

Кавказская война по своей сущности являлась сложным переплетением конкретно-исторических факторов. Она не имела линии фронта. Русские войска могли овладеть определенным пространством и даже принудить к «подданству» население этой территории. Но в силу различных обстоятельств, территория эта снова могла оказаться вне зоны досягаемости войск.

Российско-адыгские отношения в период Кавказской войны не были сплошным военным противостоянием, так как они не имели однообразного характера в различные периоды рассматриваемой эпохи.

Литература:

1. Шеуджен Э. Адыги (черкесы), XIX век: опыт применения историко-антропологического подхода. – Москва-Майкоп, 2015.
2. Потто В. А. Кавказская война: в 5 т. Т. 1. – Ставрополь, 1994.
3. Лонгворт Дж. Год среди черкесов. – Нальчик, 2002.
4. Гордин Я. А. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX в. СПб., 2000.
5. Социально-экономический строй народов Центрального и Северо-Западного Кавказа в годы Кавказской войны (по материалам российской разведки). – Майкоп, 2005.
6. Карлгоф Н. О политическом устройстве черкесских племен, населяющих северо-восточный берег Черного моря // Русский вестник. 1860. № 8.
7. Сохт А. Черноморская береговая линия: сущность и функции // Россия и Черкесия (вторая половина XVIII-XIX в. – Майкоп, 1995.
8. Карлгоф Н. Указ. соч.
9. Гордин Я. А. Указ. соч.
10. Лонгворт Дж. Указ. соч.
11. Бэлл Дж. Дневник пребывания в Черкесии в течение 1837-1839 гг. Т. 2. – Нальчик, 2007.
12. Потто В. А. Кавказская война: в 5т. Т. 2. – Ставрополь, 1994.
13. Бгажноков Б. Х. Мужество в понятиях адыгов [Электронный ресурс]. URL: http://www.natpressru.info/index.php?newsid=8560 (Дата обращения – 22.03.2018 г.).
14. Цит. по: Шеуджен Э. Адыги (черкесы), XIX век: опыт применения историко-антропологического подхода. – Москва-Майкоп, 2015.

Вестник науки АРИГИ №15 (39) с. 102-107

3 февраля 1824 года генерал Власов напал на один из черкесских аулов. Аул еще спал, когда его войска внезапно напали на него со всех сторон и буквально не оставил в нем камня на камне. Сколько погибло при этом людей неизвестно, но улицы были завалены трупами. В поэме "Адыге" Алексея Кирий воспроизведено это трагическое событие:

"Царила ночь. В горах метался ветер неустанный,

Под грустный ветер вой аул спокойно спал,

Испуганно скривился тусклый месяц в тучах рваных,

По плавням, в камышах, вдоль берега Кубани

К аулу вел свой отряд царский генерал.

Черкесы спали; возле них лежали ружья, плети,

Забылись в крепком сне косарь усталый и джигит.

Лежали в саклях старики седые, женщины и дети,

Никто из них не чуял приближенья страшной смерти,

Кто чист душой, тот всюду и всегда спокойно спит.

И вот, как будто бы леса от бури всколыхнулись:

Ворвались гулко выстрелы в ночную тишину,

Возникла схватка лютая в проснувшемся ауле,

Кривые улицы наполнились внезапным гулом,

И клубы дыма скрыли в небе бледную луну.

Будило горные аулы зарево пожара;

Летели горцы на конях отбить набег врага,

Гремели выстрелы и сабель звонкие удары,

Сквозь дым к реке бежали люди, скот, овец отары,

В отчаянье метались на высоких берегах.

Всю ночь у переправы рокотала грозно битва,

А на заре, когда рассеялась ночная мгла,

На берегу, где над водой склонилась пышные ракиты,

Лежали трупы казаков и удалых джигитов,

Кубань бурливая их кровь геройскую несла".

Иллюстрацией импровизированных, но типичных для Черкесии форм ритуализации конфликта может служить развязка вражды между кабардинским князем Магометом Атажукиным и бесленейским князем Адильгиреем Каноковым.

Известно, что конфликт возник из-за того, что Атажукин отнял у Адильгирея его невестку (кабардинскую княжну), совершив нападение на свадебный кортеж, подъезжавший к усадьбе Канокова. Через несколько лет после этого, в 1846 году, Магомет Атажукин, окруженный своими дворянами проезжал по землям, принадлежащим Каноковым. Слуги доложили об этом Адиль-Гирею, приговаривая между собой, что, видимо, Атажукиным мало невесток Каноковых, и теперь они едут отбирать у них жен. Взбешенный Адиль-Гирей вместе с группой дворян и двумя своими сыновьями поскакал наперерез Атажукину. Магомет, увидев несущихся на него Каноковых, меткими выстрелами поразил несколько человек, включая Адиль-Гирея и его старшего сына. Оставался второй малолетний сын Канокова, который приближался к Магомету на полном скаку, вскинув ружье. Магомет медлил с выстрелом и тогда, встревоженный этим, его оруженосец Сальпы, вскрикнув «Этот мальчик убьет тебя», прицелился в юного Канокова. Но Магомет спокойно положил руку на ружье своего оруженосца и сказал: «Оставь. Не стоит смешивать мою кровь с молоком этого младенца». Тем временем младший сын Канокова поравнялся с Магометом и выстрелом в упор убил его.

Трупы погибших в перестрелке, - по свидетельству К.Ф. Сталя их было четырнадцать, - были доставлены в дом Каноковых. Убитая горем княгиня принялась причитать и оплакивать мужа и старшего сына, тела которых внесли и положили в кунацкой. Увидев затем, что труп Магомета Атажукина брошен на пороге кунацкой, замолкла и распорядилась: «Он хоть и враг, но все же гость, перенесите на почетное место». Тем самым княгиня перевела кровную вражду, которая могла разгореться с еще большей силой, в плоскость ритуала и обычая гостеприимства. Таким же, блокирующим, останавливающим дальнейшее кровопролитие, был благородный поступок Магомета Атажукина, посчитавшего постыдным для себя хладнокровное убийство юного Канокова.

Получив большую огласку, эти поступки (продиктованные, во-первых, почитанием детей и детства, во-вторых, - ритуалом и заповедью гостеприимства) стали основой для примирения двух могущественных княжеских семей Черкесии.

Невозможно отрицать влияние множества других подобных фактов на духовную атмосферу Черкесии. В условиях беспрерывной борьбы за власть, непрестанных больших и малых войн, характерных для феодального общества, этически заданная и аргументированная ритуализация поединков и боевых действий становилась в Черкесии одной из действенных форм постепенного перехода к сравнительно мирному сосуществованию, к ограничению и прекращению бессмысленной вражды и взаимного уничтожения.

При этом система адыгского феодализма оставалась в целом весьма противоречивой и архаичной. Черкесы, по словам Дж. Лонгворта, «превратились не только в хранителей старых доспехов и костюмов, но также и устарелых норм и обычаев». Обращая на это внимание, критически воспринимая достигнутые успехи и дальнейшие перспективы развития черкесского общества и Черкесии, Адиль-Гирей Кешев вложил в уста одного мудрого старца полные сожаления и скепсиса слова: «Род адыгский создан Аллахом на подобие собачьего, никогда не было и не будет в нем согласия и доброго совета. Грызть вечно самого себя его удел. И погибнет он не от чужой руки, а от своей собственной.

Читайте еще:

Когда поют черкесы

Кто такой Витя Коробков и почему ему в Феодосии установлен памятник?

Как в Феодосии вокзал строили?

Саки. Никто ничего не трогал, все осталось как и было сделано десятки лет назад

Чевапчичи, готовлю вместо котлет на Новогодний стол.

Физики из CERN обнаружили две новые частицы

Из отставного танкиста не вышло министра обороны

Источник

Все это вместе взятое позволяет понять, что разрешение конфликтов через поединки, через механизм ритуализации отношений зависит от культурно-исторического контекста и дискурса, в рамках которого возникают и развиваются эти конфликты, от специфики имеющихся в распоряжении общества образно-знаковых средств и приемов, противостоящих эскалации насилия. Формула этой зависимости проста: воздействуя на конфликт, актуальная на данный момент общая ситуация и культура порождают соответствующие способы их разрешения. Вспомним в этой связи ставший хрестоматийным поединок Мстислава и Редеди, позволивший росам и черкесам договориться об условиях совместного проживания на Тамани, не проливая кровь тысяч воинов. Примером ритуализации боевых действий и сражений может служить и поступок шапсугского предводителя Гузбека Шеретлоко, прототипа Казбича в известной повести М.Ю. Лермонтова.

Возвращаясь с тысячным войском из похода, Гузбек неожиданно наткнулся на сравнительно маленький отряд казаков. Несмотря на свою малочисленность, казаки смело вступили в бой с черкесами. Увидев это и по достоинству оценив храбрость противника, Гузбек счел для себя постыдным атаковать казаков всем войском и заставил своих воинов сразиться с ними тем же числом - в равном бою Тем самым каждой из сторон были предоставлены равные шансы на смерть и выживание. Вот как пишет об этом анонимный французский автор в воспоминаниях, изданных в Париже в 1837 г.:

«В 1834 году отряд линейных казаков, числом не многим более 300 человек, был застигнут врасплох отрядом черкесов из племени шапсуг численностью более 1200 всадников. Этот отряд совершал рейд по русским землям, под командованием старого воина Гузбека, известного на всю Черкесию своей отвагой и боевыми успехами, действительно необычайными. То ли из-за невозможности ускользнуть от черкесов бегством, то ли из желания померяться с ними силой, решив проверить их в открытом бою, одним словом, казаки решили атаковать черкесов сходу. Вскоре начался неравный бой, результат которого можно было легко предугадать. Но Гузбек, видя героический настрой казаков, пожелал засвидетельствовать свое восхищение их мужеством: он приказал приостановить начавшееся сражение на некоторое время, и вскоре бой разгорелся вновь, но только число сражавшихся было теперь равным. Все остальные черкесы были лишь только зрителями шедшего боя».

Читайте еще:

Когда поют черкесы

Кто такой Витя Коробков и почему ему в Феодосии установлен памятник?

Как в Феодосии вокзал строили?

Саки. Никто ничего не трогал, все осталось как и было сделано десятки лет назад

Чевапчичи, готовлю вместо котлет на Новогодний стол.

Физики из CERN обнаружили две новые частицы

Из отставного танкиста не вышло министра обороны

Источник

Кабардинский князь Магомет-Аш Атажукин, племянник Али Карамурзина, застрелил дворянина Шовгурова, также принимавшего участие в уничтожении аула на Лабе. «По княжескому обычаю, - пишет Н. Дубровин, - он снял с убитого оружие, положил его подле трупа, накрыл тело буркой и, стреножив коня, пустил его возле коня». Как видно, такие действия по отношению к поверженному врагу были исполнением общепринятых правил, предусмотренных адатом и рыцарским кодексом. К числу этих правил следует отнести также и сдержанность в высказываниях о том или ином своем подвиге, о противнике, убитом в бою или в поединке. Согласно сохранившимся в народе преданиям, об убийстве Шовгуровых* Магомет Аш сообщил в предусмотренной для таких случаев вежливо-скромной манере: «Ержиб прогремел, сыновья Шовгура взревели» - Ержыбыжьыр гъуэхъуащ, Щогъур и къуэжьиТыр гъуэгащ. Тем самым князь избежал прямого высказывания о совершенном им акте возмездия.

Боясь унизить противника и прослыть нескромными, князья и дворяне старались как можно меньше говорить о своих победах и подвигах или не говорить о них вообще. По свидетельству Хан-Гирея, знаменитый хейгакский князь Бгажи-ноко Бекмурза приказал выбросить из песни, сочиненной в честь его подвигов, слова унижающие достоинство убитого им соперника. Даже самые яркие и драматичные страницы своей жизни князья и дворяне представляли кратко, без всякого бахвальства и аффектации. Это было жесткое требование, предъявляемое к ним рыцарским кодексом уэркъ хабзэ. Поэтому для победы над противником были выработаны специальные вежливо-скромные выражения. Вместо того чтобы сказать «Я выстрелил и противник упал», рекомендовалось сказать «Ружье, что было в моей руке выстрелило, и противник упал» - Си 1эм 1эщ1элъ фочыр уэри л1ыр джэлащ. Если возникала необходимость сказать: «Я выхватил кинжал и, ударив врага, ранил его», уместным считалось сказать «Кинжал, что был в моей руке, опустился и ранил врага» - Си 1эм 1эщ1элъ къамэр ехуэхри л1ыр у1эгъэ хъуащ.

В данной связи особо следует отметить, что победа над противником не была для адыгов ни самоцелью, ни тем более безусловным свидетельством силы, мужества и превосходства над врагом. Она воспринималась скорее как счастливый случай, как подарок судьбы. И отсюда характерное для рыцарей сообщение об этом: Си насып тек1уащ - букв. «Мое счастье победило». Тем самым подчеркивается, что внешняя сторона победы зависит во многом от того, как повернется колесо фортуны. Что же касается истинного мужества, то оно воспринималось всегда как способность действовать в точном соответствии с идеалами рыцарской чести. Отсюда известное выражение, которое каждый рыцарь произносил как заклинание: Си л1ыгъэм къимыхьыр, си насып къыремыхь - «Да не пошлет мне удача того, что я не заслужил своим мужеством».

Читайте еще:

Когда поют черкесы

Кто такой Витя Коробков и почему ему в Феодосии установлен памятник?

Как в Феодосии вокзал строили?

Саки. Никто ничего не трогал, все осталось как и было сделано десятки лет назад

Чевапчичи, готовлю вместо котлет на Новогодний стол.

Физики из CERN обнаружили две новые частицы

Из отставного танкиста не вышло министра обороны

Источник

Геноцидом эту акцию НКВД 1942 года в Черекском ущелье Кабардино-Балкарской АССР признали только спустя полвека. Но и то лишь на республиканском уровне. До сегодняшнего дня подробности произошедшего широкой общественности неизвестны.

Предыстория бойни: официальная
Об официальной версии о том, что случилось в 1942 году в Черекском районе Кабардино-Балкарии, можно судить по ответу следователя по особо важным делам военной прокуратуры Северо-Кавказского военного округа, Александра Мокрицкого, данному на обращение родственников горцев, убитых тогда в селении Глашево (документ архива Верховного Совета КБР СССР).

Мокрицкий писал, что в августе 1942-го – феврале 1943-го ряд районов КБР был охвачен выступлениями бандгрупп, в составе которых состояли, в основном, местные жители – дезертиры, уклонисты от службы в РККА. В конце осени 1942 года фронтовая обстановка в Кабардино-Балкарии сложилась настолько критически, что 11-я стрелковая дивизия НКВД, оказавшаяся в полукольце, должна была отступить через Верхнюю Балкарию в Грузию.

Отступлению яростно мешали те самые бандформирования. Особенно в Черекском районе. В том числе, руководимые агентами немецких спецслужб.

Судя по ответу Мокрицкого, 20 ноября эти банды перекрыли чекистам дорогу в Грузию в районе селений Сауты и Мухол. Вели огонь по подразделениям НКВД, в том числе, из захваченных зениток. За четыре дня чекисты потеряли 5 человек убитыми и столько же ранеными. Врио комдива стрелковой дивизии НКВД подполковнику Емельяну Шикину была поставлена задача: «ликвидировать бандгруппы Черекского района». В свою очередь, Шикин распорядился, чтобы комроты одного из полков дивизии капитан Федор Накин сформировал истреботряд численностью до 200 человек, которому предписывалось уничтожать не только бандитов, но и их пособников.

При подходе к селениям Сауты, Кумюм и Мухол спецгруппа чекистов была обстреляна, в том числе, зениткой. Сауты в итоге взяли. Большое количество жертв среди женщин и детей при этом было объяснено тем, что бандиты вели огонь из жилых домов. Накин отдал приказ жечь строения, откуда велся огонь. По информации Мокрицкого, в селении сожгли «40% жилых домов». В селении Глашево, где чекистам не было оказано сопротивления, по официально подтвержденным данным военной прокуратуры, чекисты Накина убили 63 человека.

Это единственная «целая» цифра «невинных жертв» Черекской трагедии, официально признанная следствием. Мокрицким, к слову, назывались фамилии причастных к этому злодеянию, помимо Федора Накина. Но в дальнейшем в числе виновных они нигде не упоминались.

По итогам Черекской операции было проведено внутреннее расследование, установившее, что Накин виноват в «... незаконном расстреле... более 63 мирных граждан, в том числе детей...». Но наказывать оказалось некого – Федор Накин погиб в начале января 1943 года. Уголовное дело по факту «превышения полномочий» прекратили, о чем Александр Мокрицкий просил заявителя, родственника убитых в селении Глашево, «уведомить всех заинтересованных лиц» – потомков других горцев. уничтоженных тогда чекистами.

Независимая версия
Кандидат технических наук, доцент Кабардино-Балкарского аграрного университета Борис Темукуев в 90-х входил в комиссию Верховного Совета КБ АССР, расследовавшую события, случившиеся в Черекском районе в 1942 году. К 60-летию трагедии он подготовил статью, основанную на исследованных комиссией документах, в местное печатное издание. Там посчитали, что печатать ее «преждевременно». В результате материал был опубликован только в 2007 году.

Комиссия исследовала массу документов. Наиболее интересен в связи с этим, пожалуй, отчет самого «командира спецназа» Федора Накина, награжденного, согласно архивам ЦАМО, за этот «подвиг» (официальная датировка зеркально совпадает с временем проведения Черекской операции) орденом Отечественной войны I степени (посмертно).

Выдержки из докладных Накина начальству, приводимые Темукуевым, работавшим в свое время с архивными материалами, красноречивее любых других документов, касающихся той трагедии. В частности, Федор Накин писал в отчете Емельяну Шикину, что только с 27 по 31 ноября его спецназом было уничтожено 5 селений Черекского ущелья – «Верхняя Балкария, Салты, Кунюм, Верхний Чегет, Галашево». Первые три, согласно отчета, чекисты выжгли дотла. В общей сложности, при этом, по показаниям Накина, убили «до полутора тысяч человек, из них [только] 90 бандитов». Остальные – «... 400 мужчин, могущих носить оружие...» и «... женщины и дети».

В последующих докладах Шикину Накин сообщал, что «берет заложников, действует беспощадно, население все уничтожает...». При получении некоего «второго приказа» Накин «тактику уничтожения изменил».

Камиль Азаматов в книге «Черекская трагедия» приводит данные (они не претендуют на исключительную точность) о 700 убитых мирных жителях (из них 150 детей), более 500 домов в результате Черекской операции было сожжено. Это – информация, которую рассматривала комиссия Верховного Совета КБ АССР.

Но Борис Темукуев утверждает: далеко не все архивные документы по этому делу опубликованы. Поэтому точка в расследовании Черекской трагедии еще не поставлена.

Источник: cyrillitsa.ru

В XVI-XV11 вв., как и в предыдущие эпохи, северокавказские народы были тесно связаны, прежде всего потому, что между ними не было резко очерченных границ, а жили они чересполосно. Все это предопределило развитие добрососедства, укрепление дружеских отношений, куначества, аталычества, возникновение родственных связей между ними. Добрососедские отношения, всегда существовавшие между горцами Северного Кавказа, имели и чисто экономическую основу. Так, жители высокогорной зоны (балкарцы) приобретали зерно у жителей равнины. Кабардинцы и абазины покупали металл у карачаевцев и балкарцев. Кабардинские скакуны пользовались большим спросом у всех народов Кавказа. Абазины пасли свой скот на землях кабардинцев, ногайцы — на землях "пятигорских черкас". Западные адыги, кабардинцы и балкарцы зачастую отдавали скот на выпас своим кунакам. Так что не феодальные междоусобицы, зачастую приводившие к "малым" войнам, определяли взаимоотношения народов Северного Кавказа. В основном между "простыми" людьми, независимо от национальности, устойчиво поддерживались добрососедские, мирные отношения. Практически не было, как говорят сейчас, "пограничных конфликтов". Абазины в начале года небольшими группами направлялись в Грузию на сезонные полевые работы. Они поддерживали самые близкие отношения со своими соседями-абхазцами. Бжедуги дважды в год бывали в Кабарде, где для себя засевали поля, а осенью убирали урожай. Большую роль в торговле между грузинским и адыгским народами играли армяне, расселившиеся между адыгами. Все сказанное выше свидетельствует, что при всей раздробленности и разобщенности, на Северном Кавказе постепенно складывались условия, объективно способствовавшие укреплению добрососедских отношений и дружбы между его народами.

С присоединением Казани и Астрахани (1552-1556 гг.), границы России вплотную приблизились к Северному Кавказу. С этого времени стали налаживаться и укрепляться прочные связи северокавказских народов с Россией. Русское правительство, заинтересованное в укреплении своих южных границ от посягательств Крымского ханства и Оттоманской Порты, охотно шло на сближение с народами Северного Кавказа. Так, по просьбе князя Темрюка, русское правительство отправило в Кабарду в 1562-1563 гг. войска во главе с Плещеевым, а в 1565-1566 гг. с воеводами Дашковым и Ржевским. По приказу царя Ивана IV и по просьбе кн.Темрюка на Тереке у впадения в него р. Сунжи была возведена крепость Грозная ("...де пришед к Темрюку-князю город поставили и Темрюк де в городе сел, а хошет де с московскими людьми итти на Сибока и на Канука"). Несколько позже адыгские князья дали слово русскому царю не иметь никаких отношений с турками и татарами, о чем сообщает Трахов: "В январе 1588 г. делегация от имени кн.Камбулата и других кабардинских князей заверила царя Федора "не приставать к крымскому, турскому (т.е.турецкому) и к шевкальскому (т.е. к Шамхалу Тарковскому)". В начале XVII в. возобновились связи с Россией западных адыгов и абазин. В 1614 г. в г.Терки приезжал абазинский князь Карда-нуков, позже, в 1634 г., — представители темиргоевцев, абазин, кабардинцев, бесленеевцев. Они принесли присягу на верность Русскому государству. Знаменательно сообщение турецкого автора XVII в. Э. Челеби о том, что народы, жившие к северу от Эльбруса, в его время уже были подчинены московскому королю. Очевидно, он имел в виду карачаевцев — "Карачаеву Кабарду". Укрепление русско-адыгских отношений, строительство на Тереке русской крепости, разумеется, шло вразрез с планами Крыма и Порты, стремившихся покорить Северный Кавказ.

В 1563 г. имеретинский царь Георгий II, а также владетели Мингрелии и Гурии были женаты на трех сестрах — кабардинских княжнах (царь Георгий II — на дочери адыгского владетеля Русудани). В.С.Бесланеев приводит также информацию, что во второй половине XVI в. царь Кахетии был женат на дочери малокабардинского князя Джамурзы — сына Гиляхстана (родоначальника фамилии Гиляхстановых). В донесении в Посольский приказ русские послы в Кахетии кн.С.Звенигородский и дьяк Торх Антонов по этому поводу сообщали, что они встретили во дворе кахетинского царя Александра знатного кабардинского князя Алкаса Джамурзина (внука Гиляхстана), который "...приезжал к царю Александру погостить". И поведал им уздень Алкаса, что "Алкас-князь Александру-царю по родству дядя, и он приехал к Александру челом ударить и привел к нему полонянников да привез рыбу". В 30-х гг. XVII в. владетель Мингрелии Леван II Дадиани женил своего сына на дочери кабардинского правителя Алегуко Шогенукова. Картлийский царь Вахтанг VI (годы правления 1703-1722) был женат на дочери малокабардинского князя Тау-Султанова из рода Гиляхстановых. Более подробно об этом эпизоде сообщает В.С.Бесланеев. По его словам, в начале XVIII в. могущественный князь Малой Кабарды Гиляхстан Татарханович породнился с картлийским царем Вахтангом, отдав за него замуж свою 16-летнюю дочь. Среди сопровождавших молодую грузинскую царицу в Картли были ее родные братья, влиятельные князья Канчоко и Адилгирей Гиляхстановы. С большими почестями встречали картлийцы гостей и новых родственников царя из Кабарды по всей Грузии. После крещения в христианскую веру молодая кабардинская княжна получила имя Русудан. В Грузии ее называли "солнцеподобно сияющей царицей". У царя Вахтанга и Русудан родилось пятеро детей. Двое сыновей — Бакар и Георгий — служили в России, причем Бокар дослужился до звания генерал-поручика артиллерии, а Георгий — до генерал-аншефа. Одна из дочерей — Тамара вышла замуж за царя Кахетии Теймураза II. "Династические браки" подожили начало грузинским княжеским фамилиям адыгского происхождения: Лекишвили, Черкези-швили, Черкезия, Кашакишвили, Бараташвили, Ингороква (Инджороква).

Южная граница расселения адыгов в течение XVI — начале XVII вв. изменялась, постепенно продвигаясь на юго-восток в процессе ассимиляции "соседних адыгов" — абазин. Абазины — народность, родственная абхазам, но этнически стоящая между абхазами и адыгами. Даже сегодня многие абазины, живущие в Адыгее и Карачаево-Черкесии, свободно говорят и по-абазински, и по-адыгейски. В настоящее время абазины живут в 15 селах и аулах Карачаево-Черкесии, а также рассеяны по Адыгее; преимущественно они проживают по верховьям рек Кубани, Большого и Малого Зеленчука. Общее количество абазинского народа — ближайших "родственников" абхазов и адыгов, — более 25000 чел.

Первые упоминания о северокавказских абазинах в русских источниках относятся ко второй половине XVI в. Так, в 1559 г. упоминается при Московском царском дворе среди послов с Кавказа "абеслинские князья". В 1600 г. московскому послу в Лондоне был дан наказ указывать среди северокавказских "государств" — подданных московского царя, — и "абазу". Достоверным свидетельством пребывания абазин на Северном-Кавказе является и родословная кабардинских князей, доведенная до 1598 г., в которой упоминается дань с "абазинцев".

О роли кабардинцев в судьбе абазин размышлял Хан-Гирей в своих "Записках о Черкесии": "Кабардинцы, пользуясь превосходством своих сил над соседними с ними племенами, покорили их. Конечно, они не имели на то законных прав, но право сильного доставило им возможность лишить слабых свободы, за которую сами неоднократно кровь свою проливали ручьями, отражая войска крымских ханов. Важнейшими жертвами алчности могущественных тогда кабардинцев были "абазины шестиродные". В описываемое время (конец XV — начало XVII вв.) турецкий автор Эвлия Челеби отмечает несколько этнических групп абазин, находившихся между Бзыбью и Туапсе, говоривших "и по-абазински, и по-черкесски": смешанная абазо-адыгская группа хамыш ("кумыш"); саджа-садзы-джигеты-абхазцы; близкородственные абазины; суджа-вапихи-убыхи, родственные и черкесам и абхазцам; ашегали; суук-су и другие. Абазины в его время жили преимущественно между адыгами и северо-западнее Туапсе — у Анапы вплоть до Кубани.

Абазины, как и адыги, были политически раздроблены. В XVI-XVII вв. они разделялись на две большие группы — таланта и шкаруа (шкарауо). Черкесы называли тапантовцев "басхяг", а ногайцы именовали их "алтыкесек абаза" ("абазины шестиродные"). На карте Кабарды 1744 г. территория тапантовцев разделена на Нижнюю, Среднюю и Екепцокскую Абазы. К группе таланта относились: лоовцы, бибердовцы, дударуковцы, клычевцы и джантемировцы. Сведения об абазинах-шкаруа скудны. По источникам XVI в., к группе шкаруавцев-ашхарцев относились: там, кизилбек, чегрей (чаграй), баракай, мысылбай и башилбай. Позже, в XVII в., известны следующие их подразделения: башилбаевцы, мысылбаевцы, чаграй (шах-гиреевцы), баговцы (баракаевцы). Кроме них, по сведениям Э. Челеби (1666), в горах вдоль Черноморского побережья проживали такие общности, как арат, садаша, камыш, дженби, савук, ашаги, юкары, карышан.

В середине XVII в. "Абазинской землицей" управляла феодальная семья во главе с "большим братом" — цекой-мурзой. Вместе с тем, подразделения абазин в описываемое время были зависимы от кабардинских князей. Так, абазинские (тарпантские) князья платили дань кабардинским: дударуковцы, клычевцы и кячевцы — князьям Атажукиным; бибердовцы и часть лоовцев — Жамбулатовым; другая часть лоовцев и джантемировцы — князьям Мисостовым и т.д. Как сообщает Л. И. Лавров, в настоящее время в Кабарде проживают многие из "окабардинившихся" потомков различных тарпантских племен.

В XVII в. (и позже, до начала XIX в.) абазины занимали высокогорную часть северного склона Кавказского хребта между верховьями рр. Кумы и Подкумка, по левому берегу Кубани и в бассейнах рр. Кефара, Урупа, Бежгона, Большой и Малой Лабы, Белой, Зеленчуков, Ходзя и Губса. Их земли граничили с территориями, занимаемыми бесленеевцами и ногайцами на севере, мамхе-говцами — на северо-западе, карачаевцами — на юго-востоке и основным ядром абхазского населения — на юго-западе. В обычаях и образе жизни абазин имелось много общего с адыгами. Большое влияние на них оказали кабардинцы, бесленеевцы и абадзехи. Продолжительное разобщение абазин с абхазами положило начало отличиям не только в языке, но и в других видах материальной и духовной культуры.

Если кабардинцы составляли в то время относительно единую этническую общность, то дл: западных адыгов еще было характерно устойчивое деление на племенные группы. В частности, XVI в. адыги подразделялись на 10-12 этнических групп, во главе которых стояли феодально родовые вожди. Наличие таких племенных групп отметил еще И. Барбаро (1452), перечисливший основные адыгские племена: кремук, кипке, собай, кевертей.

Дж. Интериано (1504) называет Кремук наиболее заселенной областью Черкесии. Название Кремук (Кромук) предположительно связано с названием "Крым". Судя по расположению, оно обозначает местообитание одного из самых многочисленных и древних западноадыгских племен — жане. Жанеевцы обитали в нижнем течении р. Кубани примерно по рр. Адагум, Абин, Хабль. Племя кипке учеными пока не расшифровывается. Собай, по мнению Л. Лаврова, — одно из древнейших западноадыгских племен, обитавшее восточнее жаненевцев и уже в XVII в. влившееся в состав соседнего племени хатукай. Хатукаевцы обитали в низовьях рр. Шебш и Псекупс. К югу от хатукаевцев, как отмечал И. Барбаро, в предгорьях жили бжедуги.

Привлечение дополнительных архивных и литературных источников дало возможность уточнить и детализировать картину расселения западных адыгов. Применительно к рассматриваемому периоду, эта картина представляется следующим образом. Западную часть Черкесии занимали адыгские племена жанеевцев и шегаков (шагаков). Жанеевцы составляли две территориально независимые группы: Малая Жана была расположена к северо-западу от современного Туапсе, а Большая Жана, по сведениям Э. Челеби, занимала территорию "от Крыма до р. Абин". Шегаки ("шефакийские черкесы") жили вблизи Анапы, у подножья Бешкуйских гор. На прибрежной полосе Черкесии проживала еще одна группа адыгов — адаме. Но наиболее крупной этнической группой среди западных адыгов были хатукаевцы, жившие к востоку от Большой Жаны в "Земле Хундуг"по рр. Абин, Иль и Абурган. Документы начала XVII в. также упоминают Кундуки ("Кундукские кабаки"). Историки полагают, что это название относилось к объединению адыгов, впоследствии известному под именем Хатюкой (Гатюкой, Атукан, современные хатукаевцы). Одним из крупных племенных объединений были также кемиргой (темиргой), жившие в бассейнах рек Пшиш и Шхагуаше (Белая). По русским источникам 1634 г., территория "Кумургейской землицы" (страна Кемиргой) находилась под властью князя Мурзабека Болотокова. В 4-х днях пути от них было владение Белстопоя.

Ближайшую к Кабарде территорию в гористых местах "за Кубаном" занимали бесленеевцы, жившие в междуречье Лабы и верхнего течения Кубани. В территориальном, этническом и языковом отношениях они были весьма близки кабардинцам, живущим на Тереке. По адыгским преданиям, они отделились от кабардинцев при князе Коноко. Родословная XVII в. выводит бесленеев-цев и кабардинских князей от одного и того же родоначальника — Акабчу.

Проживающие в горах наиболее многочисленные общества натухайцев, шапсугов, абадзехов и др. исторические источники называют "вольными черкесами", поскольку они не имели владетелей, а правили ими старики.